Китайская классическая поэзия

В седьмой день года я на свет явился,

Сей день всех дней счастливее в году.

Отец, на сына поглядев впервые,

Его счастливым именем назвал -

Чжэн-цзэ, как верная дорога, имя,

А прозвище - "Высокий строй души".

Я, удостоясь счастия такого,

Его удвоил внешнею красой:

В цветущий шпажник, словно в плащ, облекся,

Сплел пояс из осенних орхидей.

И я спешил, боясь, что не успею,

Что мне отпущено немного лет.

Магнолию срывал я на рассвете,

Сбирал у вод по вечерам суман.

Стремительно текут светила в небе,

И осенью сменяется весна,

Цветы, деревья, травы увядают,

И дни красавца князя сочтены.

Ты возмужал, в пороках утопая,

О, почему не хочешь стать иным?

Мне оседлайте скакуна лихого!

Глядите! Путь забытый покажу.

Вот Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван, - их окружили

Умов разнообразных цветники:

Там и душистый перец, и корица,

А не одни нежнейшие цветы.

В том слава Шуня и величье Яо,

Что смысл явлений ведали они,

А Цзе и Чжоу шли путем неверным

И потому от бедствий не спаслись.

Сановники веселью предаются,

Их путь во мраке к пропасти ведет.

Но разве о себе самом горюю?

Меня страшит династии конец.

Уж я ли не радел о благе общем,

Я шел дорогой праведных князей,

Но ты, всесильный, чувств моих не понял,

Внял клевете и гневом воспылал.

Я твердо знаю: прямота - несчастье,

Но с ней не в силах разлучиться я.

В свидетели я призываю небо, -

Все это ради князя я терплю.

Я говорю: сперва со мной согласный,

Потом сошел ты с этого пути.

С тобой, властитель, я могу расстаться,

Но мне твоя изменчивость горька.

Мои дела - цветущие поляны,

Я орхидеями покрыл сто му,

Взрастил благоухающие травы,

А среди них - и шпажник и духэн.

Как я хотел увидеть их в расцвете

И в должный час их срезать и собрать.

Пусть я увяну - горевать не стоит,

Жаль, если луг бурьяном зарастет.

В стяжательстве друг с другом состязаясь,

Все ненасытны в помыслах своих,

Себя прощают, прочих судят строго,

И вечно зависть гложет их сердца.

Все, как безумные, стремятся к власти,

Но не она меня прельщает, нет, -

Ведь старость незаметно подступает,

А чем себя прославить я могу?

Пусть на рассвете пью росу с магнолий,

А ночью ем опавший лепесток...

Пока я чую в сердце твердость веры,

Мне этот долгий голод нипочем.

Сбираю я тончайшие коренья,

Чтоб ими плющ упавший подвязать,

Коричные деревья выпрямляю,

Вяжу в пучки душистую траву.

За мудрецами шел я неотступно,

Но никакой хвалы не услыхал.

Пусть в наше время так не поступают,

Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить.

Дышать мне тяжко, я скрываю слезы,

О горестях народа я скорблю,

Хотя я к добродетели стремился,

Губила ночь достигнутое днем.

Пусть мой венок из шпажника разорван -

Из орхидей сплету другой венок.

За то, что сердцу моему любезно,

Хоть девять раз я умереть готов.

Твой дикий нрав, властитель, порицаю,

Души народа ты не постигал.

Придворные, завидуя по-женски

Моей красе, клевещут на меня.

Бездарные всегда к коварству склонны,

Они скрывают черные дела,

Всегда идут окольными путями,

Увертливость - единый их закон!

В душе моей - печаль, досада, горечь;

Несу один невзгоды этих дней,

Но лучше смерть, чтоб навсегда исчезнуть,

Чем примириться с участью такой!

Известно: сокол не летает в стае,

Так исстари на свете повелось.

И как квадрат и круг несовместимы,

Так два пути враждуют меж собой.

Я подавляю чувства и стремленья,

И оскорблениям не внемлю я,

Чтить чистоту и умереть за правду -

Так в старину учили мудрецы.

Я путь свой, каюсь, прежде не продумал,

Остановлюсь, не возвратиться ль мне?!

Я поверну обратно колесницу,

Покуда в заблужденьях не погряз.

Средь орхидей пусть конь мой погуляет,

Пусть отдохнет на Перечном холме.

Здесь буду я вдали от порицаний

И в прежние одежды облекусь.

Чилилл и лотос мне нарядом будут.

Надену плащ из лилий водяных.

Так скроюсь я, все кончатся несчастья,

О, только б верою цвела душа.

Себя высокой шапкой увенчаю

И удлиню нарядный пояс свой.

Благоухание и блеск сольются,

И совесть я нетленной сохраню.

Четыре стороны окинув взором,

Хотел бы я увидеть страны все.

Наряден свежий мой венок, и всюду

Струится благовоние его.

У каждого есть радость в этом мире,

Я с детства украшать себя привык,

И после смерти я таким же буду, -

Кто может душу изменить мою?

Прелестная Нюй-сюй, моя сестрица,

С упреками твердила часто мне:

"Был Гунь чрезмерно прям, и вот несчастье

Его постигло под Юйшань, в степи.

Зачем ты прям и украшаться любишь?

Нет никого изысканней тебя.

Весь двор зарос колючками, бурьяном, -

Лишь ты один всегда обходишь их.

Скажи, как людям о себе поведать,

И чувства наши кто поймет, скажи?

Живя друг с другом, люди ценят дружбу,

И только ты внимать не хочешь мне".

Шел по стопам я мудрецов старинных,

Но участи печальной не избег...

Чрез реку Сян я направляюсь к югу,

Чтоб обратиться с речью к Чун-хуа:

"Правленье Ци достойно песнопений,

Ся Кан в разврате гнусном утопал,

О будущих невзгодах он не думал

И братьями близ дома был убит.

Беспутный Хоу И, любя охоту,

Всегда стрелял усадебных лисиц.

Злодей за это должен поплатиться, -

Хань Чжо похитил у него жену.

Го Цзяо был насильником жестоким,

Его распутству не было границ,

Пороком предавался исступленно,

Пока не обезглавили его.

Ся Цзе всегда был с нравственностью в ссоре,

Но час настал, и вот пришла беда.