Дополнительно следует отметить, что важнейшим фактором, формирующим политику «правого поворота» в экономике Китая, была провальная лево-популисткая политика «Большого скачка» при Мао Цзэдуне, которая по мнению «правых» могла повторится в 1989 г. Так, в «Постановлении ЦК о некоторых вопросах Компартии о построении экономический системы рыночного социализма» от 14 ноября 1993 г. в качестве первого принципа по созданию подобной экономики было зафиксировано следующее: «Освободить мышление, через практику устанавливать истину; требуется трансформировать традиционное понимание плановой экономики… заимствовать опыт всех стран мира, включая развитых капиталистических стран…
Не имея возможности вдаваться в детали дискуссии о специфике «современного китайского социализма», следует все же отметить, что переход от плановой экономики к «рыночному социализму» очевидно привел к смене критериев оценки развития экономики — от роста производства и достижения социально-экономических показателей, в том числе роста производительности труда, к повсеместной фиксации показателей роста валового внутреннего продукта или совокупной рыночной стоимости всех товаров и услуг. В конечном счете ВВП фиксирует рост социально-экономических показателей лишь опосредовано, при этом непосредственно
Тем не менее в КНР имеется одно значительное отличие от классических капиталистических государств мира, которое структурно роднит его с экономикой Российской Федерации и бывшего СССР: в КНР, по разным оценкам, до 40% ВВП генерируется в государственных предприятиях. При этом число занятых в государственных предприятиях, в которых формируется значительный объем ВВП, составило на 2017 г. 60,64 млн. человек против 133,27 млн. занятых в частных предприятиях[4] КНР. Сравним эти данные с максимальным показателем капиталистических стран во Франции, где на госпредприятиях работает 838,5 тыс. человек (из 28 млн. занятых). Таким образом, государственное присутствие в экономике Китая в десятки раз выше такового в других капиталистических странах: госкорпоративный сектор соседствует с мощным частным рынком — взаимодействует и конкурирует. Однако говорить о том, что это и является ключом к быстрому росту экономики КНР, не приходится — с 1980 по 2008 г. драйвером роста экономики служили западные рынки, а с 2008 г. эмиссионная накачка — и фактически фиктивный рост, который не приводил к расширению производительной базы экономики, а лишь плодил фактических иждивенцев из разросшегося сектора услуг, в том числе финансовых, которые не способствовали росту совокупных производительных сил страны. Сама же китайская экономика в таких условиях не имела внутренних стимулов к увеличению добавленной стоимости через улучшение организации труда, роста квалификации сотрудников, научно-технический прогресс, что и привело к очень высокой затратности вложений для развития экономики.
Чтобы приблизительно оценить совокупное влияние госсектора Китая, можно указать, что среди 2 тыс. корпораций рейтинга Forbes, обеспечивающих 51% мирового ВВП, всего лишь 204 госкомпании, из которых 70, или более трети, китайские. Таким образом, китайский госсектор не только значителен, но и концентрирован в «ударную группировку» всего лишь нескольких десятков корпораций, по объему превосходящих ведущую экономику Евросоюза и мира — экономику Германии. Объем ВВП ведущих госкорпораций Китая составляет 3,6 трлн. долл. США, или почти 6% глобальной экономики[5].
Общий доход центральных госпредприятий в 2018 г. составил 29,1 трлн. юаней (4,29 трлн. долл.), увеличившись на 10,1%, прибыль составила 1,7 трлн. юаней и продемонстрировала рост на 16,7%.
Совокупный доход всех госпредприятий в 2018 г. составил 54,8 трлн. юаней, увеличившись на 10,3%, доход — 2,4 трлн. юаней с ростом 12,1%[6].
Этот крайне высокий показатель демонстрирует способность госпредприятий генерировать прибыль, которая покрывает их значительные объемы долга. Пользуясь привилегированным доступом к кредитам, земле, углеводородам и иным ресурсам КНР, сектор госпредприятий остается наиболее выгодным и настолько же закрытым для вложений инвесторов.