Китайская военная стратегия

Жизненная философия китайцев по сути своей стратагемна; она стремится превратить жизнь человека в стратегию, причем стратегию не просто достижения той или иной цели, а, так сказать, абсолютную и всеобщую, применимую решительно во всех жизненных ситуациях, всех «моментах жизни». Речь идет об использовании всего потенциала наличных сил и обстоятельств. Мудрость этой стратегии основывается на парадоксальной, но, по сути, очень простой истине о том, что полнота присутствия, сам предел явленности остается недоступным для любой частной «точки зрения» и, следовательно, до тех пор, пока мы имеем «свой» взгляд на вещи, для нас будет существовать различие между внешним и внутренним. Поэтому главный символ сознания в китайской традиции – чистое зеркало, которое выявляет все сущее, «дает быть» всему, но само вечно отсутствует в мире, не имеет своей идеи или формы. Живущий чистым динамизмом Великого Пути «вбирает в себя» или, что то же самое, охватывает собой все внешнее и пребывает в сокровенной, темной (сюань, мин), истинно символической глубине опыта. «В лучах Дао» все явленное ничего не выражает и не обозначает; это только экран, на котором пляшут прозрачные тени, радужные отблески истины. Но мудрому ведом бесконечно действенный покой, отсутствующий в этом вселенском танце вещей. Он знает свое незнание…

«Мудрый не отличается от обыкновенных людей в том, что ест, думает и разговаривает. А в том, что мудрый не ест, не думает и не говорит, он отличается от обыкновенных людей» (даосский трактат «Гуань Инь-цзы», VIII в.).

Легко видеть практические следствия подобной жизненной позиции. Мудрый отстраняется от мира, не отрицая его и не считая иллюзией; он, по словам даосских учителей, «хоронит себя среди людей». Все внешнее для него – чужое, постороннее. Но он и не ищет другого мира, а продолжает жить и действовать в этой «обыденной действительности», окружающей его. Он даже не имеет точки опоры, чтобы перевернуть мир. Он воздействует изнутри, то есть напрямую, и о его действии можно узнать только по его плодам. Имманентность природы для него – последняя истина. «Четыре ноги и хвост у буйвола – вот что такое небесное».

«Когда человек претворяет свой путь, путь Неба осуществится сам собою», говорят в Китае. Мир, выявленный жестом самоотстранения мудреца, блестит и переливается всеми красками жизни, существует сам по себе, но течение событий в нем непостижимым образом откликается бесстрастной воле того, кто прозрел внутреннее совершенство всех вещей. Позднейшие знатоки стратегии, среди них неизвестные авторы собрания тридцати шести стратагем, нередко искали ключ к пониманию связи вещей в таинственных комбинациях чисел и символов, содержащихся в древнем китайском каноне «Книга Перемен»; комбинациях совершенно объективных и всеобщих, но на удивление часто совпадающих с движениями человеческого духа.

Таким образом, искусство стратагем предлагает хотя и своеобразный, но по-своему очень последовательный и практичный взгляд на вещи, который годится для всех ситуаций; взгляд безупречно трезвый и разумный и тем не менее отнюдь не чуждый… по-детски веселому отношению к миру. Если подыскивать понятие, способное определить сущность отмеченного выше символического, неопознаваемого в своей универсальности действия, «действия без действия», следовало бы остановиться на понятии игры. Примечательно, что в древнекитайском языке (например, у Конфуция) слово «игра» (ю) обозначало всякое занятие или искусство. У даосов игра есть органическое свойство мудрости, непременное условие испытываемой мудрым «небесной радости». Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа. Более того, у игры, как хорошо знают театральные актеры, свои законы: чем больше играющий отделяет себя от своей роли, тем более он покоен, тем более способен погрузиться в сокровенные глубины своей души и почувствовать себя свободным от всяких ролей и, следовательно… свободным быть кем угодно! Игра – источник самой чистой и безмятежной радости духа. И не в последнюю очередь потому, что в игре, как известно каждому, мы можем быть более искренними, чем в так называемой «реальной жизни». Пафос игры неожиданно обнажает условность любых норм поведения и, более того, предвзятость наших представлений о самих себе.

Вот некоторые результаты игрового отношения к действительности.

Во-первых, для мудрого игра интересна не просто как чистое действие случая, то есть не азартом, а напротив, как школа успокоения и умиротворения духа и, следовательно, духовного совершенствования.

Это означает, во-вторых, что тот, кто играет всерьез и воистину, способен быть господином этой жизни. Китайцы любили сравнивать жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом, а глупцу достается роль куклы.

В-третьих, презумпция игрового характера бытия оправдывает чисто объективистский подход к жизни с его отвлеченностью от чувственных переживаний, трезвым расчетом, равнодушием к бытовой морали.