Китайские дети - маленькие солдатики

– В садике мне нравится, но иногда я бы лучше был дома с вами, – признался он. Обычно, когда я его забирала, он несся впереди меня, рука об руку с друзьями из группы, все они гурьбой высыпали на Большую зеленку. Рэйни лазил по конструкциям на игровой площадке, а я болтала с другими родителями, после чего мы шли домой. Рэйни нравились его друзья, а я уже начала налаживать отношения с родителями.

– Это нормально, Рэйни, – сказала я. – Мне моя работа нравится, но я бы предпочла сидеть дома с тобой. – Мы лежали рядом, и у меня в груди завозилось что-то, некая смесь нерешительности, вины и любви. Она захлестнула меня, из уголков глаз сбежало несколько слезинок. – Знаешь, Рэйни, – начала я, – иногда… часто я не согласна с тем, как учителя себя ведут.

– Так, – сказал он.

– Но ты не забывай: мама с папой любят тебя в точности таким, какой ты есть. Мы хотим, чтобы ты всегда мог рассказать нам что угодно.

– Ладно, – ответил Рэйни. Мы помолчали. – А теперь что? – спросил он, глянув на меня.

– В смысле?

– Нам спать не пора?

– Ладно, – смеясь, сказала я, утирая слезы с глаз. – Давай спать.

На этом мой сынок отвернулся к стенке и опустил голову на подушку. Я смотрела, как он задремывает, как вздымается его грудь с каждым вздохом, и обнаружила, что сама дышу в одном с ним ритме.

Он утешил рыдавшего Короля непослушных детей – утешил и меня.

* * *

Пока Рэйни полным ходом приспосабливался к системе, мой приятель, начинающий коммунист Дарси, демонстрировал, как заправски он в системе разобрался.

– У меня состоялось собеседование в Университет Цзяотун, – объявил Дарси на нашей следующей встрече, назвав один из четырех лучших китайских колледжей.

– Собеседование? – переспросила я. – Мне казалось, что все решает гаокао. Экзамен.

Дарси ухмыльнулся, намазанная гелем челка плеснула по лбу. – Некоторые знают другой путь.

Министерство продолжало экспериментировать с «качественным образованием» и прочими реформами, и отчасти это означало снижение значимости гаокао для некоторых групп учащихся. Если сделать экзамены чуть менее важными, гласит теория, детство станет чуть более приемлемым. Университет Цзяотун – один из семидесяти колледжей, которым в тот год позволили вести «независимый прием», и университет пригласил сотни учащихся со всего Китая на «собеседование». Абитуриенты, прошедшие это испытание, могли получить дополнительные баллы на гаокао – или поступить с меньшим числом баллов, чем официальный проходной уровень.

Я поглядела на Дарси.

– Вас пригласили на собеседование?

– Да, – ответил Дарси.

– Кто вас выбрал?

– Директор моей школы. Я один представляю нашу школу. Я цзицзифэньцзы – энтузиаст. Я им нравлюсь. – Он опять осклабился. Цзицзифэньцзы буквально означает «фанатик» и «ловкач» – разом. Понятие это не во всех контекстах положительное, и Дарси, используя его в речи, намекал и на свою двуличность. Но он был комсомольцем, любимцем школьного руководства. Дарси полным ходом двигался к своей цели, а в китайской студенческой жизни цель оправдывала средства.

– О чем вы говорили на собеседовании? – спросила я. Он коротко опустил взгляд, застеснявшись, но потом опять посмотрел на меня.

– Я рассказал им о вас, – произнес он. – Рассказал, что многому научился у западного мышления.

Меня это никак не задело. У нас обоих были свои причины дружить.

Дарси сидел перед профессорами из Цзяотуна, которые попросили его описать памятные события и людей в его жизни. Тщательно продуманные ответы Дарси явили его как зрелого юношу, понимавшего к тому же, что такое смирение и общественное благо. Как по учебнику коммунистической ложной скромности: Дарси не только рассказал о своей новой знакомой иностранке, но и о том, как он восхищается компьютерным гением Аланом Тьюрингом, но – «Не мне замахиваться на подобное»; он подарил маме часы на День матери, но приобрел их бартером, а не за наличные; он одернул своего дядю – тот жаловался, что положение Китая в мире тай жо, очень слабое: настоял, что в Китае «усилия по защите интересов страны и поддержка молодежи, вне всяких сомнений, впечатляющие».

Я посмотрела в глаза моему другу-цзицзифэньцзы.

– Волновались? – спросила я.

– Да было нетрудно, – сказал Дарси. – Я ответил на некоторые вопросы, основываясь на правде, а на некоторые – то, что, мне кажется, они хотели услышать.

Это напомнило мне другую его историю, про группу крови. В прошлом году школьное начальство Дарси постановило, что все студенты, когда им исполнится восемнадцать, должны сдать кровь для определения ее типа. За создание такой сводки – в ту пору нововведение для государственной школы – начальство заслужило славу и почтение от старейшин в правительстве, но горстка учащихся воспротивилась. Они рассердились, что их тела используют ради шумихи.

Дарси счел эти протесты глупыми.

– Я считаю, обязательно надо определять тип крови, я же рано или поздно вступлю в Партию. Школа не сочтет меня благонадежным, если я не поучаствую. – С точки зрения Дарси, сотрудничество с системой принесет плоды ему лично.