Китайские миллионы

— Покажите, покажите! Заверните брюки и сапог снимите! — захлопотал Бредуйль и стал помогать Гата-Ми. В это время Моту за спиной его спокойно вытащил из нагрудного кармана маленькую пробирку, высыпал ее содержимое в один из стаканов с грогом и спрятал назад пустую пробирку, после чего посмотрел на оголенную икру Гата-Ми, где ясно виднелся укол.

— Пустое, — воскликнул он, — блоха укусила, — вот и все. Берите, господа, стаканы, — и передавая стакан с грогом и порошком Бредуйлю, стал напевать «God save the queen…»

Бредуйль и Гата-Ми захохотали и стали тянуть грог.

Весело болтая, Бредуйль стал учить японцев, как заделывать мешок, но не успел он кончить операции, как голова его склонилась на стол, и он брякнулся на стул.

Моту и Гата-Ми взглянули друг на друга и молча простояли минут пять.

Потолкав Бредуйля и убедившись, что он спит как убитый, Моту заговорил:

— Замечательно натурально крикнул ты!

— Еще бы, — я полбулавки запусти л в икру… — ответил тот.

— А теперь за дело!

Пока Моту опять разделывал кожаный мешок, Гата-Ми, заперев двери, достал из кармана спиртовую машинку для щипцов, из другого — маленькую ванночку, кукольную, налил в нее горячей воды, уставил на машинке и зажег спирт. Моту уже достал пакет Англо-китайского банка, адресованный в министерство колоний. Через две-три минуты из ванночки повалил пар, и Моту дрожащими руками стал поводить пакет над паром… Облатка с печатью отстала моментально, а за ней без труда отклеился и борт конверта. В нем лежало пять бумаг разнообразного, но неинтересного для Моту содержания, и конверт с надписью «№ 1047. Конфиденциально. Его превосходительству господину министру». Моту быстро опустил в карман этот конверт и вновь заклеил пакет и прилепил облатку. Затем он достал два флакончика с какими-то жидкостями и быстро вытравил № 1047, стоявший последним из шести номеров, значащихся на пакете под почтовым номером 33.

Проделав всю эту операцию, Моту вновь заделал мешок, облегчено вздохнул и залпом выпил стакан шампанского, плеснул его и в третий стакан, опорожнил бутылку при помощи Гата-Ми и вместе с ним расположился на койке Бредуйля.

Проснувшись перед вечером, Бредуйль ужасно хохотал, увидев спавших на его койке японцев, хохотал, ужиная с ними и опохмеляясь, хохотал и на другой день, когда прощался с ними в Бангкоке.

VIII. Макао — Предчувствие Изы

Черт знает, в какую дыру я попал! — повторял и на другой день Будимирский, выйдя из коттеджа Изы и оглядывая берег узкого перешейка, покрытого скудною растительностью, и залив, дальние берега которого скрывались в тумане. Макао в двух-трех верстах, лишь скрывавшийся за буграми, не подавал признаков жизни, которая там загоралась лишь вечером, чтобы потухнуть с утренней зарей.

«Что я буду делать здесь целую неделю? Не краситься же все время… Иза говорит, что раз в день довольно и только три дня… "Колер", кажется, действительно прочный, — совсем кавалер из Гаванны, то бишь с Гваделупы, — я ведь испанского языка не знаю…"

Да, Иза уже успела произвести над Будимирским первую операцию, и сразу никто из знавших не признал его, — лицо, шея и руки его отливали тем матовым неопределенным молочно-кофейным цветом, которым отличаются французы-метисы Гваделупы, Микелэна и Антильских островов вообще. Иза уверяла, что краска ее так прочна, так проникнет эпидерму, что после третьей операции Будимирский никогда не отмоется. Он со дня бегства из Тиен-Тзина, конечно, не стригся больше и не брил усов, что, между прочим, сильно шокировало чопорного банкира в Гон-Конге, и надеялся, что недели через две усы у него будут уже приличные, а на голове появятся если и не прежние кудри, то все же кое-что.

«Другой костюм, вдобавок другие манеры, — и от миссионера, мистера Найта ничего не останется, — надеялся Будимирский. — Да, но теперь-то я что буду делать? Красавица с утра что-то грустит, а старая мегера бросает на меня такие взгляды, точно боится, что я ограблю ее. Задобрить ев, что ли?» Он достал портмоне и отсчитал 10 соверенов. Как раз в эту минуту старая дуэнья вышла с совком, наполненным мусором, чтобы выбросить его. Будимирский жестом подозвал старуху, постарался ласково улыбнуться ей, похлопал по плечу и протянул ей руку с золотом. Старуха схватила золото и с налитыми кровью глазами быстро и гневно заговорила что-то, затем гордо выпрямилась и швырнула в море горсть золота вместе с мусором.

— Вот дура, ведьма проклятая! — зашипел Будимирский.

— Оставь ее, — услышал он из окна голос Изы. — Она говорит тебе, что не только за горсть этого проклятого золота, но за все богатства твои не отдаст меня. Она знает, что я по доброй воле иду за тобой, но говорит, что ты опоил меня, а ее не опоишь. Не обращай внимания на нее. Она дерзка потому, что любит меня безумно и чувствует, что я лгу, утверждая, что по доброй воле иду за тобой.

— Как это глупо, — что ж я действительно опоил тебя?

— Опоил… нет, не опоил, милый — судьба толкает меня!

— Ах! Опять этот «спиритизм». Ты лучше скажи, как убить мне время.