Китайские миллионы

— Ничего, милый… не бойся… смерть не скоро… Я спасена.

Будимирский, однако, видел только смерть и не верил в спасение. Он рыдал, обливая ее руки слезами, жадно целуя их и горевшие уста Изы, точно желая влить в них жизнь этими страстными поцелуями.

Будимирского, этого безжалостного эгоиста, авантюриста, испорченного до мозга костей, развратного и преступного, шантажиста и убийцу, нельзя было узнать в этом безумно рыдающем, убитом горем человеке.

Иза видела это, чувствовала, и в лихорадочно блестевших очах ее рядом с грустью затеплилась ласка.

«Быть может, за страдания мои Бог даст и спасение, и счастье… даст силы перевоспитать его, развить в нем еще остающуюся искру Божью» проносилось в объятом огнем мозгу бедной красавицы.

Будимирскому вечностью показалось это долгое ожидание, но на самом деле не прошло и получаса, как в дверях кабинета показались метис в красной феске и старик китаец в толстых хрустальных очках на лбу, пытливо осмотревший присутствовавших и быстро подошедший к Изе.

Метис через 10 минут уже нашел китайскую москательную лавку, о которой сказала ему Иза, и ее хозяина-старика, еще не спавшего и молча мечтавшего и созерцавшего своего дрозда на столбике, но старик недоверчиво отнесся к рассказу метиса и сказал, что противоядия, яда ужаснейшего, он не даст… Наконец метису удалось, пообещав китайцу 100 фунтов стерлингов, добиться того, что китаец согласился сам ехать с ним, захватив противоядие.

— Да, ты прав, — «ниппонское средство», — пробормотал он, обращаясь к метису.

Он потребовал теплой воды, которую Будимирский тотчас же приготовил на спирту, в сполоснутом кофейнике, влил в полстакана теплой воды капель двадцать из принесенного с ним флакона и заставил уже совсем потерявшую силы Изу выпить эту жидкость.

С ней начались сейчас же сильные судороги, потом она успокоилась и заснула.

— Она здорова теперь, — авторитетно произнес китаец и взглянул на метиса.

— Я обещал ему 100 фунтов, — обратился метис к Будимирскому, и тот, переполненный радостью, поспешно достал из бумажника и передал низко кланявшемуся китайцу несколько английских банкнотов.

На этот раз Будимирский совершенно спокойно провел часа два, пока Иза спала тихим, здоровым сном, и горячо обнял ее, когда она проснулась и встретила ласковой улыбкой его радостный взгляд.

— Скорее, скорее домой, — воскликнула она, все еще слабая, с трудом поднимаясь.

— Идем, идем, но… что же с этим мне делать? — спросил Будимирский, указывая на спящего Хако.

— Он мне принадлежит, — заявил метис, сверкнув глазами.

— Делай, как знаешь, — прошептала Иза.

Будимирский ударил в гонг. Явившийся на зов китаец позвал хозяина, которому Иза объяснила, что один из компаньонов заболел и его нужно осторожно доставить на пристань… Они отвезут его в Гон-Конг.

— Вы здоровы? Значит, все обошлось благополучно. Это он, да? — осыпал вопросами Изу Дон-Хозе.

— Да, да… завтра я вам все объясню, — остановила его Иза.

Два дюжих китайца через задний ход ресторана вынесли спящего Хако и доставили его на катер, где уже были доехавшие с рикши Будимирский и Иза. Уже на востоке побелело, когда катер отвалил от берега и пошел к Гон-Конгу. Над заливом лежал густой туман и с пристани Макао никто не мог видеть, что, пройдя с версту, катер повернул вдоль берега и направился к перешейку.

— Где же… тот? — спросила метиса Иза, выходя из катера и не видя Хако.

Метис молча пожал плечами и махнул рукой по направлению к морю.

И Будимирский и Иза содрогнулись, поняв, что тело Хако давно уже растерзано акулами.

X. Кошмары — Забвение — Шифр

Прошла ночь, которую из главных действующих лиц вчерашней драмы провел спокойно только метис в красной феске, так же спокойно отправивший спящего Хако к акулам. Иза не могла сомкнуть глаз от мысли, что Будимирский ее действительно любит, что он способен измениться, накануне преображения даже, — так подействовали на нее рыдания Будимирского, его участие. В искренности этих чувств его она не сомневалась, но вопрос о том, насколько они окажутся продолжительными, справедливо волновал ее.

«Боже мой, — думала она, — сколько доброго, хорошего могли бы мы сделать вдвоем, при той энергии, при тех громадных душевных силах, которыми он владеет, если бы… если бы он был честен, если бы силы эти я могла направить к добру… Буду с ним еще нежнее, еще ласковее… сделаю так, чтобы я стала необходимостью его жизни, его воздухом, мыслью и пищей, чтобы без меня он ничего не мог сделать, даже преступления… и буду внушать ему не рассуждениями, а наглядно, осязанием, как ребенку, отвращение ко злу, восторг к добру. Старцы! О, они могли бы помочь мне обратить его, сделать человеком, но… они же меня послали на испытание. Судьба… я должна только на свои силы надеяться и победить, если это суждено, или погибнуть. Если бы я еще могла всю правду знать о прошлом его, о той женщине, о которой он все время думает, которую боится, но не любит. Пойти к ней? Узнать ее, узнать, каким оружием бороться с ней, в чем власть ее?»