Китайские новеллы о чудесах

Братья Ху и их мать иногда являлись проведать молодую, и каждый их видел.

Царица Чжэнь [152]

Лочэнский Лю Чжунхань был с детских лет туп, но к книгам питал любовь эротомана. Он вечно запирался, предавался своим трудам с остервенением, совершенно не общаясь с людьми. Однажды, когда он таким образом занимался, вдруг до него донеслись какие-то необыкновенные духи, которые наполнили всю его комнату. Еще минута – и послышались звуки дорогих брелоков в самом многообразном хаосе. Лю с изумлением оглянулся и увидел, что к нему входит какая-то красавица, у которой шпильки головного убора и серьги сияют и переливаются всеми цветами. За нею свита – и все, как есть, одеты в придворные платья с украшениями.

Лю в испуге и удивлении пал на землю. Красавица стала его поднимать.

– Как это так, – спросила она, – ты был такой сначала гордый, а потом вдруг стал таким раболепным?

Лю все более и более трепетал и пугался.

– О небесная фея, – бормотал он, – из каких ты мест? Я ведь не имел случая ни поклоняться тебе, ни знать тебя! Когда же, скажи, до настоящего времени успел я тебя оскорбить?

– Давно ль, скажи, расстались мы, – улыбалась ему в ответ фея, – чтобы уж так помутнеть и потускнеть воспоминанию? Разве это не ты был тот, который, – помнишь, тогда? – сидя с важным и серьезным видом, точил кирпичину?

И вот разложили парчу и кожу, поставили в яшмовых сосудах напитки, и фея торопливо усадила Лю, стала с ним пить и говорить с ним о делах нынешних и древних. И то, что она говорила, было так глубоко и так метко, до того необычно, что Лю, весь растерянный, смущенный, не знал, что ему ответить.

Илл. 21. Царица Чжэнь

– Я только что успела, – сказала красавица, – съездить к Яшмовому Озеру[153], разок там попировать. Через сколько же рождений ты успел пройти, чтобы твой острый ум мог так окончательно отупеть?

С этими словами она велела служанке густо отварить жирный настой из хрусталя и поднести Лю. Лю принял и стал пить. И вдруг, выпив, он почувствовал, как его ум и душа раскрылись и прониклись.

Затем настал уже темный вечер. Все служанки удалились. Фея затушила свечу, разложила постель, и по всем кривым пошла до пределов их радостная любовь.

Еще не рассвело, как девушки свиты уже вновь собрались. Красавица поднялась, но ее роскошный наряд был такой же, как вчера, и прическа оставалась совершенно законченной, так что она и не приводила ее снова в порядок.

Лю, влюбленный, весь приникнув к ней, с неотступным усердием старался выпытать у нее, как ее фамилия, как имя.

– Сказать, что ж, ничего, можно, – отвечала фея. – Боюсь только, как бы не усугубить твоих недоумений. Моя фамилия Чжэнь. Ты же – потомок Гунганя[154], который в те времена из-за меня совершил преступление и пострадал. Этого моя душа, скажу по совести, вынести не могла, и вот наше сегодняшнее свидание вызвано, между прочим, моим желанием отблагодарить тебя моим глупым чувством.

Лю спросил, где теперь Вэйский Вэнь[155].

– Пэй[156], – сказала она, – не более как самый обыкновенный сынок своего разбойника отца[157]. Мне приходилось по нескольку лет бывать среди веселящихся и беспечных людей, принадлежащих к богатой знати; так вот, я иногда встречалась с ним, но не останавливала на нем внимания. Его, видишь ли, в свое время из-за Аманя[158] долго держали в темном царстве[159]. Я ничего более о нем не слыхала. Напротив того, Чэньский Сы[160] стал теперь книжником у Владыки[161]. Раз как-то я его видела.

Вслед за этими ее словами тут же появилась колесница с драконами, которая остановилась среди дворца. Царица подарила Лю коробку из яшмы, сделала прощальное приветствие и взошла на колесницу. Тучи подняли ее, заволокли туманы… она исчезла.

С этого времени литературная мысль Лю сильно развилась. Однако, охваченный воспоминанием о красавице, он весь застыл в думе и имел вид помешанного. Прошло так несколько месяцев, и он стал все более и более близиться к смертельному истощению. Мать его не понимала, где тому причина, и только горевала.

Дома у них была старуха прислуга. Вдруг она как-то говорит Лю:

– Барин, да нет ли уж у вас кого на мысли, и очень даже?

Ее слова вроде попали в цель, и Лю не мог скрыть.

– Гм! Да, да! – отвечал он.

– Вы, барин, напишите-ка, как говорится, футовое письмецо[162], а я сумею его передать и доставить!

Лю в радостном волнении сказал:

– У тебя есть необыкновенный дар… А я до сего времени был темен, как говорили раньше, в «приметах людей». Если же ты действительно сумеешь это сделать, я не позволю себе этого забыть.

С этими словами он сложил письмо, надписал конверт, передал старухе, и та сейчас же ушла. Вернулась она лишь к полуночи.