Китайский дневник

В течение нескольких дней ничего особо странного не происходило, и я начал относиться ко всем разговорам про «силовое поле» как к одной из философских сказок, которые так любил Хуршид. Вечерами мы собирались за столом и пили чай. Иногда просто говорили обо всём на свете, иногда один из присутствующих брал на себя роль ведущего и либо задавал тему для общего разговора, либо рассказывал занимательные истории, которые мы все потом обсуждали. Особо запомнился мне один вечер, когда роль ведущего взял на себя Хуршид, который, несмотря на то, что знал китайский не намного лучше меня, умудрялся снабдить свои рассказы неизменным ближневосточным красноречием. Мне, к сожалению, не был дан такой великолепный дар слова, так что я не смогу пересказать эти истории во всей красе, однако сейчас всё же хотел бы вспомнить хотя бы одну из них.

4. Восточная сказка Хуршида

В сущности, сейчас я понимаю, что это был последний вечер перед началом того, что я для себя назвал «пробуждением силового поля». Конечно, силовое поле не пробуждалось, оно и не засыпало никогда. Просто мои друзья, согласно их наблюдениям, сделали вывод о нейтрализации некоторых опасных качеств поля, перестали пить чай с притупляющими восприятие добавками и на следующий день взялись за творчество…

Но тот последний вечер был тих и спокоен. Мы сидели за столом. Было около семи, но за окнами уже давно сгустились зимние субтропические сумерки, тяжелые и непроглядные, как меховая ширма. После заката подул ветер, его порывы были хорошо слышны: шумел тростник, поскрипывали ветви деревьев, где-то высоко наверху, в комнате, в которой спала древняя Тянь Ся, ветер гудел под покатой крышей, когда его потоки разбивались о мощные деревянные балки… Сегодня я пил чай из отдельного чайничка, потому что мне по-прежнему следовало принимать положенную порцию линьчжи. Надо сказать, что к этому времени однообразный горьковатый чай мне уже основательно надоел.

Прошлым вечером Син Чен читала нам старинные китайские сказки, последняя была своеобразным кратким изложением «Путешествия на Запад», и Хуршид сегодня вызвался продолжить тему поисков человеком духовных основ мироздания и своего предназначения.

- Я большой поклонник суфийской традиции, – прокашлявшись, начал он. – Суфии, если кто не знает, – он покосился на меня, но я гордо вернул ему взгляд, потому что уже слышал данное слово, – это своеобразные вольные каменщики от ислама. Не то чтобы тайный орден, но некоторые общие моменты можно найти… Так вот, в прошлый раз мы говорили о буддизме и его тайных учениях, а суфии занимались вычитыванием скрытых смыслов в Коране. Иногда их интерпретации уводили их очень далеко… так что правоверные мусульмане суфизм не особо жалуют. К некоторым проявлениям суфизма я тоже отношусь с опаской, но старинные предания, донесенные до нас дервишами древности, по-настоящему глубоки и открывают вечное сокровенное знание. Если в двух словах, то в основе суфизма лежит идея разных уровней познания сокровенного мира, и каждый уровень сопряжен со своей цветовой символикой. Но цвета – это только символы, главное же здесь – идея света и качества этого света. Потому что познание в суфизме, как и в буддизме, есть просветление. В свое время меня поразил в суфизме один символ, очень метафоричный, очень странный. Символ черного солнца, излучающего черный свет. Я не буду сейчас вдаваться в дебри истории философских, и тем более оккультных учений, но понятно, что тут мы многим обязаны Платону с его пещерой, тенями на стене, светом истинного солнца и так далее. Суфии опирались на очень давнюю традицию: что-то напрямую брали у греков, что-то унаследовали от изначального христианства, потому что жили в одном общем географическом и культурном регионе.

- Черное солнце… что же это такое, спросите вы? – продолжал Хуршид. Повествуя, он активно жестикулировал, и его смуглые руки никогда не пребывали в покое. – Это солнце истинного Божественного мира. Просто для мыслителя, находящегося на высшей ступени, свет этого солнца ясен и очевиден, а для тех, кто стоит уровнем ниже, этот свет как бы временно сокрыт, и потому предстает в виде тьмы. Черное солнце – это Божественный мрак Творения, когда мир еще не был проявлен в своей полноте и вещественности, не был обозначен словом и как бы не был пока что сотворен. Но мир существует в Разуме Аллаха – а значит, вечен. Черное солнце – это метафора и для человеческого творчества. Создавая произведение, поэт, художник, скульптор, входит во мрак вдохновения, когда зыбкие сны стержня Земли, энергетического потока, который есть сама поэзия, шепчут ему что-то невнятное, порою прекрасное, порою пугающее – то, что он должен вывести из Разума Аллаха и подарить людям. Так когда-то Джабриил говорил с Мухаммадом, а Отец из облака вещал Исе, чье предание дошло до нас в искаженном виде лишь по вине ущербности человеческого разума, который наделил пророка качествами Самого Бога.

Увидев, что я с сомнением пожимаю плечами, Чуань Дзон примирительно заметил: