Китаист

Дурацкий вопрос он оставил без ответа. «Если справлюсь, а я, конечно, справлюсь, – повторил не очень уверенно, будто заговаривая судьбу, – шеф поймет, кто из нас умнее. Я или этот, внутренний…»

Эбнер что-то чиркнул в блокноте.

– Открою на тебя конт. Счет – по-вашему. В банке.

«Как это он откроет? Я же уеду», – он прислушался, ожидая подсказки, но внутренняя наружка молчала, видно, затаила обиду: без меня решил обойтись, сам и соображай.

– Номерной. На предъявителя. Предъявишь. Они сверят. – Эбнер объяснил в телеграфном стиле.

– Сверят? – он почувствовал холодок в груди, словно уже видел группу советских телеграфистов, сосредоточенно сверяющих цифры. – Где?

– В банке. Когда назад приедешь.

– А вдруг не приеду?

– Да куда ты на хер денешься, – Эбнер пожал плечами лениво. – Пошлют.

Ему понравилась уверенность (не только потому, что в глубине души хотелось вернуться в Россию, снова глотнуть этой сумасшедшей жизни), с которой Эбнер предсказал его успешную карьеру, словно вынул благоприятную карточку: и теперь все зависит от него.

– А дальше? – все-таки задал контрольный вопрос, на который его визави ответил коротко, будто дал последнюю, самую лаконичную, телеграмму:

– Всё. Можешь снимать. – Эбнер поднялся, сдвинув кресло. – Ну чо, расслабься. Ты мой гость. Деньги через Ганса зашлешь.

Трудный разговор, в продолжение которого он не раз и не два шел по краю пропасти, отнял остаток сил. Хотелось откинуться в кресле и закрыть глаза.

«Расслабляться не время, – он пришпорил себя. – Дело надо делать». Но сколько ни жал на кнопки, спецканал больше не включался.

Хотел уже было выключить, но на экране мелькнуло лицо. Показавшееся до странности знакомым.

Вернер (или кто-то неотличимо на него похожий) вел репортаж с места аварии: поперек экрана, уныло попыхивая фарами, торчала маршрутка с перекошенным капотом. У переднего колеса лежало тело.

– Нашему каналу выпала огромная честь. Показать новый закон в действии. Первый, как говорится, случай. Желтому, погибшему за счастье народа, предоставляются неотъемлемые права синих граждан. В частности, на неотложную медицинскую помощь….

Оператор перевел фокус на карету «скорой помощи» с синей полосой на борту. Из кабины вышел врач в белом халате и синей шапочке, деловито приблизился к пострадавшему и, коротко взяв его запястье, махнул рукой. Два санитара, бережно приподняв обмякшее тело, положили желтого на носилки.

Фокус переместился на людей, стоящих у обочины.

– К нашему глубокому сожалению, – в голосе репортера зазвучали горестные ноты, – группа отщепенцев, для которых нет ничего святого, не преминула воспользоваться этим прискорбным инцидентом, чтобы устроить митинг против решения властей. Вглядитесь в их унылые хари. Они-то надеялись, что и дальше будут измываться над честными желтыми тружениками, нашими с вами согражданами. И, кстати говоря, отнюдь не безвозмездно. Как вы сами догадываетесь, за советские рубли. Но предатели просчитались. Спасибо волонтерам, стоящим на страже общественного порядка и национальных интересов России. Сейчас наш оператор покажет вам этих мужественных парней…

Вернер вел репортаж на сов-русском. («Здесь, в России, наш язык постепенно входит в моду», – он отметил про себя.) Скорей всего, именно по этой причине оператор чего-то недопонял. Вместо объявленных волонтеров показал нациков, которые стояли рядом с черной машиной с битами в руках. Видно, осознав свою ошибку, камера смущенно потупилась и, лизнув краешек серого в дрыздочки асфальта, уперлась в лобовое стекло ожидающей проезда маршрутки. Желтый водитель, смирно сложив руки на руле, смотрел вперед.

На переднем сидении расположился мужчина в темно-сером пальто и такой же серой шляпе. К своему крайнему изумлению, он узнал вежливого человека, который предостерег мать танкиста от лишней болтовни.

«Да нет, быть такого не может… И авария другая». Ту он помнил во всех подробностях: и синего врача, которого полицай вызвал по ошибке, и кузов желтой труповозки. Не говоря уже о пассажирах покореженной маршрутки, которых загнали на обочину.

«Сильные у них препараты, – недобрым словом помянув российские спецслужбы, – скорей всего, тоже нового поколения. Наши проще. Убить – пожалуйста. Но чтобы так, – он прислушался к себе. – Когда ничего такого не чувствуешь, руки-ноги на месте, а в голову черт-те что лезет… Эх! – даже подрасстроился. – Нам бы такие…»

С этой мыслью выключил телевизор. Тем более репортаж закончился. Вернер исчез.

V

Едва он вернулся за общий стол, голова прошла. Оглядевшись, он заметил, что Ганса в комнате нет. Ганс вернулся минут через десять. Бледный, потерянный. «Будто кто-то умер. Из близких. Отец или, скажем, мать». Он хотел окликнуть, спросить: что с тобой? Но Ганс все равно бы не услышал. Гости орали так, будто сошли с ума. Все и одновременно.

– В совок захотел?! Свово дерьма мало?!

– Фюрер им покажет! Попили нашей кровушки!

– Твоей, што ли?!

– А хыть бы и моей!

– Нужна она им! У их своей… Хыть залейся!

– Наша земля, сибирская! Баушка моя оттуда. С этого, как его, с Красноярска!