Европейские юристы, заседавшие в смешанных судах в Гонконге, Шанхае, Тяньцзине и других городах, и большинство синологов, изучавших кодексы китайских гражданских и уголовных законов (Они изложены в пятидесяти томах!), заявляют, что они составлены разумно и логично, положения содержательны и ясны при наивозможной краткости. Действительно, нелепые законы не могли бы сохранить колоссальное по размерам и населению государство в течение многих тысячелетий, тогда как кругом разные цивилизации появлялись и вновь исчезали с лица земли. Отдельные статьи законов кажутся нам, правда, странными, подчас смешными, но, связанные с другими, они являются теми нитями, которыми сшито государство и способно было существовать и расти. Китайский суд вообще жесток с вашей точки зрения, но он обусловливается не гневливостью толпы, не жаждой мести; да и жестокость сильно преувеличивается европейцами, немало писавшими по своему невежеству, что китайцы толкут в ступах пленных, пилят их деревянными пилами, поджаривают людей на огне и многое другое в этом роде. Единичные примеры изуверств в отношении европейцев, — напр., изрезание на куски пойманных врагов, — при 427 милл. населения, ничего не доказывают, как и немногие случая отрезания носов и ушей. Тем более, что эта казнь и эти наказания применяются китайцами по их законам в некоторым их собственным преступникам. Знаменитый синолог В. Васильев (В. П. Васильев. “Очерк истории китайской литературы", С.-Пб. 1880 стр. 74) говорит: “Нигде нет такой гуманности, как в Китае; нигде, в самых демократичесвях странах, не возвышается так резко и безнаказанно голос правды; нигде низшие не пользуются такой свободой участвовать в разговорах и делах высшего". Заявление это, по моему, безусловно справедливо.
VI.
Китайский суд приводит обыкновенно преступников к короткому чувствительному телесному наказанию, в выставлению с колодкой на шее на перекрестке улиц или на мосту — в назидание другим и на прокормление милостью, и, наконец, в административной высылке. Преступник, имеющий престарелых и больных родителей, однако, прощается, как их кормилец; если муж убьет жену, то сын не должен доносить; близким родственникам, живущим не в разделе, разрешается скрывать преступление друг друга, очевидно, чтобы не нарушать добрых отношений в семье, а мужьям и сыновьям дозволяется заменять собой женщин при несении наказания. В Китае имеются тысячи бедняков, которые дают себя бить бамбуком или сажать в тюрьму за деньги, вместо настоящих преступников, чтобы только прокормить семью. Чиновники и грамотные освобождены от телесного наказания. Из двух преступников наказывается строже тот, кто первый дал мысль совершить преступление. Мелкое воровство допускается, и нищие, как шакалы, набрасываются на все, что съедобно, малоценно и удобно для перехвата. Говорят, подкуп судей считается в Китае не особенно предосудительным, во уже необходимость денежной сделки и унизительной мольбы о пощаде есть наказание для виновного и спасение семьи от надзора. Впрочем, закон запрещает тайный подкуп, а допускает открытый денежный откуп за точно определенные мелкия преступления, что часто смешивается авторами, писавшими о Поднебесной Империи, и что не совсем одно и то же.
Если даже согласиться с миссионерами, не в меру строгими критиками невежества народа, что ежегодно, при обычном течении жизни, от смертной казни погибает от 700 до 1.000 человек, то это вовсе уже не так много при 427 миллионах населения. В последнее десятилетие число отрубаемых голов страшно увеличилось, благодаря европейцам, то-и-дело требующим “высшего наказания" за всевозможные проступки. Китайские власти, из трусости, применяют на каждом шагу те статьи законов, которые созданы были, как крайняя мера, более для устрашения, чем для применения. Главное наказание остается — удары по мягким частям тела бамбуком, одним из двух точно определенных по размеру и весу нумеров; число ударов насчитывается от десяти до ста, смотря по проступку. Не следует забывать, что удары бамбуком гораздо менее болезненны, чем нашими розгами. Административная высылка есть, напротив, очень тяжелое наказание для китайца, которому чуждо бродяжничанье; высшее его счастье — семейный очаг и близость праха предков. От преступлений должны удерживать, по мнению китайских правоведов, стыд или страх, — соответственно чему определено и наказание. Обстоятельства, ослабляющие вину, принимаются судом во внимание, и снисхождение допускается очень часто.