Китайцы. Особенности национальной психологии

Проблема комического существовала еще в Древнем Китае. В частности, комическому посвящена целая глава в «Исторических записках» Сыма Цяня, которая называется «Гуцзи лечжуань». В ней китайский историк упоминает людей, именовавшихся южэнь и пайю, иначе говоря, лицедеев, которые впервые появились в Китае еще во времена Чуньцю (770–475 гг. до н. э.). В княжестве Цзинь самым знаменитым лицедеем считался Юши, в княжестве Чу – Юмэн, в княжестве Ци – Чжун Юйкунь. Их влияние при княжеском дворе было достаточно сильным. Существует легенда о том, как чуский князь Чжуан-ван потерял своего коня и решил похоронить его со всеми почестями, как придворного сановника. Известный при дворе лицедей-комик Мэн, который был невероятно остер на язык, «усовестил» вана, намекнув ему, что коня следует хоронить с такими почестями, с которыми хоронят князя. Поняв свою оплошность, Чжуан-ван попросил Мэна что-нибудь придумать. В ответ лицедей в аллегорической форме в высоком стиле изложил, что следует сделать с конем, а именно: разрезать на части и приготовить из него побольше еды, чтобы всех угостить [54, с. 254]. В Китае часто для осуждения чего-либо использовался такого рода аллегорический юмор.

Ван Говэй в начале ХХ в. издал сборник «Ююй лу», куда включил 50 статей-высказываний эпохи Тан и Сун. Жэнь Эрбэй дополнил этот сборник новыми материалами вплоть до времен Китайской Республики (1912). В этом сборнике три раздела: «Увещевания», «Льстивые речи» и «Поговорки». В раздел «Поговорки» были также включены отдельные ироничные высказывания и насмешки. А в разделе «Увещевания» имелся пункт под названием «Наставления, сделанные окольным путем, с помощью намека».

Во времена Тан и Сун люди, которые в той или иной степени были связаны с юмором, составляли две категории – люди образованные, литераторы, и шуты, или юродивые, подобные тем, что были еще в доцинскую эпоху. Несмотря на то что в юморе эпо хи Тан и Сун и более поздних эпох, Мин и Цин, существуют различия в психологическом плане, однако национальный колорит в нем не изменился [142].

Линь Юйтан считал, что юмор расцветает всякий раз тогда, когда нация в процессе своего развития при изобилии интеллекта способна беспощадно критиковать свои собственные идеалы, поскольку юмор есть не что иное, как интеллект, который сам себя бьет. Китайцы не без ехидства замечали, что юмор хорош тогда, когда в достатке имеется и одежда и пища. «Когда же человек голоден, то и Шекспир уступит одной сосиске» [95, с. 77–82].

«В любой период истории, – продолжает Линь Юйтан, – как только в один прекрасный день человечество сможет понять свое бессилие и ничтожество, глупость и противоречия, тогда рождается юморист, подобный Чжуан-цзы в Китае, Омару Хаяму в Персии и Аристофану в Греции. Без Аристофана афиняне были бы духовно беднее; без Чжуан-цзы интеллектуальное наследие Китая было бы менее богатым… Однако с появлением Чжуан-цзы и его произведений все политики и разбойники Китая стали большими юмористами, так как в их мысли прямо или косвенно проникло жизненное кредо Чжуан-цзы. Лао-цзы еще до Чжуан-цзы пронзительно смеялся. Он всю жизнь был отъявленным холостяком, а то бы не смог смеяться так проказливо. В любом случае история не сохранила свидетельств того, был ли он женат и остались ли у него потомки. Последний кашель и громкий смех Лао-цзы был подхвачен Чжуан-цзы, который был сравнительно молодым, и голос у него был помощнее, и все последующие поколения могли услышать его смех. Мы все еще не можем упустить случай посмеяться. А еще ведь были Мэн-цзы, Янь-цзы, Лао-цзы и даже Конфуций» [95, с. 77–82].

Замечательный юмор присутствует в «Шицзин», «Лунь юй», «Хань Фэй-цзы». Однако конфуцианские адепты, воспитанные на пуританском отношении к жизни, не смогли найти ничего интересного в Конфуции и понять красоту лирических стихов в «Шицзине», давая им фантастическую интерпретацию подобно тому, как западные теологи трактуют «Песнь песней». В произведениях Тао Юаньмина также присутствует прекрасный юмор, спокойная неторопливая манера изложения и утонченное наслаждение самоотрицанием. Лучшим примером этому может служить стихотворение, в котором он описывает своих непутевых сыновей:

Виски мои уже поседели, и мускулы
не тянутся к бумаге и кисти.
А-шу уже шестнадцать,
и ленив он до крайности.
А-сюаню пятнадцать,
и нет у него желания читать книги.
Юну и Дуаню по тринадцать, а они не
могут отличить шести от семи.
А-туну уже девять, а он все хочет есть
груши да каштаны.
Тогда я осушу свой бокал,
если на то будет воля Неба [95, с. 78–79].