Китовый ус

Конопатенькой надо было бы поспешить. Их племя за последние годы очень поредело, как говорят люди — от колоса до колоса не слыхать и голоса. Как она посмела не понимать этого? И бычок, злясь на легкомысленную круглячку, гневно посверкивал желтыми огоньками в глазах и называл ее гуленой, отступницей и интеллигенткой за небрежение своим святым долгом.

Ожидая ее, он отощал, стал колючим и шершавым и имел уже далеко не жениховский вид. Вода еще больше нагрелась, и теперь он, забившись под камень, несколько дней простоял там, мало двигаясь и обходясь незначительным количеством кислорода.

Однажды ему в полудреме привиделся легкий, еле заметный дым, поднимающийся из его норки, и когда он очнулся и понял, что это было не наяву, не совладал с собой, не перенес чувство собственного бессилия, вскинулся, как вскидывается любая рыба, а затем рванулся с места и, ободрав бок об острые стенки камня, затих.

Затем, уже отчаявшись, он захотел дать последний бой медузам, подстерегающим его у входа, и приготовился к этому, как вдруг в норку что-то скользнуло, приткнулось к нему мягко и ласково.

«Ух, еле доплыла», — тяжело шевеля плавниками и широко раскрывая жабры, сказала подруга. «Где ты так долго была?» — строго спросил кругляк. «Я искала тебя много дней и ночей. Но тебя нигде не было — ни в норах, ни под камнями, ни в траве! — с обидой воскликнула конопатенькая, а потом тихо и безучастно добавила: — У меня перезрела икра — так долго я тебя искала…»

Бычок знал, что это значит, и попытался немного ее утешить:

«Я старый кругляк. Мне после этого нереста следует умереть, и я знаю, что в такой теплой воде нашим детям все равно бы не выжить — им не хватит воздуха…» — «Теперь и я умру, кругляк. Хотя еще и молодая… Не смогла вовремя найти тебя и освободиться от икры». — «Зачем же ты пробивалась между медуз и пришла ко мне?» — от жалости ласково упрекнул кругляк. «Я должна была прийти к тебе, вот и пришла».

Бесхитростный и достойный ответ подруги понравился старому бычку: он тоже знал, что детей у него уже не может быть, но ждал, потому что должен был ждать…

На следующий день, когда не оставалось надежд даже на чудо, он повел конопатенькую к берегу. Дышать им было уже нечем, но кругляк подбадривал подругу, и они пробились к отмели. У самой кромки воды они отдохнули, собрались с силами, а затем, отчаянно отталкиваясь плавниками, набрали скорость и, поднявшись в воздух, упали на горячий, шуршащий ракушечник. В воздухе бычок на полные жабры вдохнул кислорода, в голове у него помутилось и глаза ослепли от яркого солнца.

— Мама! — крикнула какая-то девочка, поднимая их. — Смотри, черненькая и серенькая рыбки из воды выпрыгнули сами. Как называются эти рыбки?

Но что ответила женщина своему ребенку, услышать нашему бычку уже не довелось.

А женщина, внимательно посмотрев на рыбок, потянулась к дамской сумке, взяла там портативный компьютер, ввела в него отличительные признаки существ и, прочитав ответ, с недоумением ответила дочери:

— Это, кажется, представители семейства Gobiidae, вид Gobius или Neogobius melanostomus.

ПОРТОС

Кота затолкали в кирзовую сумку, застегнули «молнию» наглухо и понесли. Сумка пришлась ему не по вкусу: воняло ржавой селедкой и не хватало воздуха. Но, во всяком случае, лучше было сидеть здесь, чем прятаться под диванами или кроватями, а тебя норовят даже достать веником, шваброй или ремнем. В такие моменты только берегись — казалось бы, самые измученные предметы, например, старые туфли, являют вдруг неожиданную прыть. Они летят, стараясь угодить и носком, и каблуком одновременно. Что уж ждать от другой утвари, если книги летают? У этих нрав — шелестя страницами, бить острым углом плотной обложки или толстым корешком.

А перепадало часто. У бродячего кота ремесло известное. Он таскал мясо и рыбу, не брезгал мелкой птицей, вольной и домашней и, конечно же, досконально знал всю архитектуру сельских погребов. За что именно его посадили в сумку, понесли, а потом и повезли на машине, он не знал. Вполне возможно, по совокупности. Теперь кота ожидала какая-то кара. Ему стало страшно, и он заорал: никто из людей не любил слушать кошачьи вопли. В этом кот убедился давно и, бывало, избегал лишних встреч с разными штуковинами, созданными исключительно для неприятностей.

Так случилось и теперь. Сумку расстегнули, кота взяли за шкуру и швырнули за высокий забор. В воздухе он изготовился к приземлению. Он всегда, конечно, падал на лапы, как бы виртуозно его пи швыряли.

— Поработай на заводе! — пожелали ему вслед и за смеялись.

За забором кот залег осмотреться, прислушаться и принюхаться. Вокруг шумело, грохотало, стучало, взвизгивало и сильно воняло несъедобным маслом, которое ему было ни к чему. О том, чтобы махнуть обратно, нечего было и думать — забор высокий и каменный, на нем, как ни старайся, скользят когти.