Китовый ус

Строев ушел, а он сел на камень, прилетевший в этот закуток при бомбежке, свернул цигарку и начал прикидывать, как лучше соорудить мастерскую.

Потом он наслаждался приятностью дня: было солнечно и тепло, с луга, зеленевшего между станцией и городом, повевало бодрящей свежестью. Он размышлял о том, не напрасно ли принял предложение Строева, может быть, пока не поздно, стоит еще вернуться на паровозоремонтный, подождать, пока пустят в ход литейку. Очень уж непонятным и несерьезным казалось ему хозяйство Строева, напоминавшее больше цыганский табор, нежели солидную организацию. Размещалось оно в приспособленных под жилье вагонах, разукрашенных разноцветными, весело трепетавшими постирушками, потому что жила в них не только зеленая молодежь, но и семейные, и вдовые с ребятней.

Строевцы, как называло себя население вагонов, имея в виду фамилию начальника или род своих занятий, а возможно, совпадение того а другого, должны были расширить станцию, проложить второй путь до узловой, Это было знакомо Строеву и его людям, кочевавшим уже третий год от станции к станции. Строева заботило другое — им поручили восстановить здание вокзала, а для этого требовались каменщики, плотники, столяры, штукатуры, причем местные, потому что вагоны и так переполнены жильцами. К нему никто не шел — чего-чего, а работы в городе хватало.

Шишкин понимал, что через год-другой все это будет сделано, поезд пойдет дальше. Жить на колесах он не собирался, после войны ему хотелось жизни основательной и, главное, — твердой уверенности в ней. Однако Строеву отказать не смог, а по правде — не столько ему, сколько себе — в желании поработать на восстановлении вокзала. «Там ведь каждая дверь — не просто дверь, а уникальная вещь. Я видел проект, пока его еще не утвердили, но построишь такое здание — всю жизнь будешь гордиться. Будешь ходить мимо и гордиться», — говорил ему Строев, а у Шишкина возникла тогда мысль — поставить тем самым памятник Таиске.

Он бросил под каблук окурок, подошел к тому месту, которое облюбовал под столб, снял ремень и, поплевав на ладони, взял лопату. «Начали», — скомандовал он себе, вгоняя ее в неподатливый пристанционный грунт. Закончив яму, он направился к теплушкам, где утром видел длинные шпалы под путевые стрелки, выбрал одну из них, на которой поменьше было вонючей пропитки, и поволок на стройку. Ставил первый столб, выверял его на вертикальность, засыпал яму и трамбовал землю он не без торжественного настроения. Все-таки от этого столба он начинал возводить не только времянку под столярную мастерскую, а, выходило — брала свой исток его новая, мирная жизнь.

4

Даша не появлялась в казарме на краю станции уже неделю. Если ей дали комнату, рассуждал Шишкин, она взяла бы вещи. А не случилось с ней что-нибудь? Потом подумал: что может случиться, не война ведь. Правда, пошаливает всякая шпана, но, если бы что-нибудь такое, он давно бы узнал. То, что он так встревожился, было для него ново и непонятно. Все-таки она нравилась ему, и он желал, чтобы начальники, от которых зависит ее дело с комнатой, не особенно спешили.

Среди ночи он вскрикнул — снилось, будто немец сверху на него кидает бомбы. Он даже видел лицо пилота в очках, его тонкогубую, резиновую улыбку, когда Шишкин не мог сдвинуться с места, чтобы прыгнуть в свежую воронку с сизоватым дымком на дне. «Что ж ты, гад, делаешь, ведь все уже кончилось!» — кричал Шишкин.

Наяву же за окном грохотал товарный поезд. «Экая муть плетется и плетется», — с облегчением подумал он и потянулся к стулу, на который на ночь клал кисет с табаком.

— Не спится, Пармен Парменович? — услышал он голос Даши.

— Да снится всякое тут…

— Я в командировке была, а вы все время спали на полу? Конечно, там приснится что угодно.

Товарный прошел, стало слышно, как шумит тополь перед казармой. На потолке ползали тени его ветвей. Шишкин не стал сворачивать цигарку: одна канитель, да и курить при Даше, среди ночи, неучтиво. Он отвернулся к стене, укрылся шинелью с головой и попытался уснуть.

Прогрохотал еще один товарняк, и снова все утихло. Даша молчала, но он почувствовал — она готовится что-то сказать. Затем, словно сюда его приглашали, подкатил к казарме маневровый и, посвистывая, стал катать туда-сюда вагоны. Было хорошо слышно, как ругаются между собой стрелочники или составители. Он снова потянулся к кисету, и в этот момент ему почудилось, что Даша всхлипнула. Приподнял голову — точно, уткнулась в подушку.

Он не знал, как все произойдет, но знал, что у ночи этой предопределен исход. Привет Шишкину. Будет выпита Таискина бутылка — прости, Таисья Денисовна, живому ведь — о живом, и быть может, ве́щей окажется твоя примета: два вихра — две жены…

5

Ночь эта была.

Но после нее ничего существенного в жизни Шишкина не произошло. Даша стала приходить совсем редко, как правило, поздно, когда он уже спал.