Китовый ус

Дуняшка нарвала цветов, поставила их в вазу на столе и вернулась опять в палисадник. В конторе все еще составляли наряд. Посреди площади, между конторой и Дуняшкиной хатой, белел на высоком пьедестале каменный солдат, стоял, опустив обнаженную голову, положив руку на автомат. В памяти высветило картину: стоят здесь старики, бабы и ребятишки. Выступает кто-то из города, потом говорит председатель сельсовета, а закончив, дергает за шнур, и покрывало, покрашенное в матово-серебряный цвет, падает. И чей-то истошный крик, может быть, матери: «Вот он наш, бабоньки, один на всех…»

В конторе погас свет. Оттуда повалили мужики, помахивая огоньками папирос. Когда они подошли ближе, Дуняшка растерялась: ведь Петро Иванович может идти вместе со всеми и она-то ни за что не осмелится окликнуть его.

Прошли два бригадира, председатель и завхоз. Сипло дыша и тяжело топая, их догонял бухгалтер. Над Потаповкой вспыхнула беззвучная молния и осветила контору. От сердца немного отлегло — возле конторы больше никого не было. Дуняшка вышла на дорогу, надеясь, что Петро Иванович сейчас пойдет навстречу. Кое-где на дороге залопотали крупные капли дождя.

В одном окне горел слабый свет. Подкравшись на цыпочках, Дуняшка заглянула в щель, между занавесками виднелась настольная лампа со сбитым набок абажуром. Низко наклонившись, Петро Иванович что-то писал.

Дуняшка осмотрелась — нет ли поблизости кого-нибудь, но тут дождь залопотал сильнее, и она смело вошла в контору.

— Дождь идет, — сообщила она и остановилась у двери.

— Опять? — удивился механик и посмотрел не на Дуняшку, а в окно. — Вот черт побери.

Он снова склонился над столом. Настольная лампа освещала твердый широкий подбородок, сжатые губы, а глаза и лоб еле различались в полумраке.

— Нравится тебе у нас в колхозе? — спросила Дуняшка первое, что пришло в голову.

— Как вам сказать, колхоз как колхоз, — ответил он, продолжая писать.

— У нас колхоз не особенно отстающий… — начала Дуняшка и замолчала, поняв, что говорит совсем не то.

— Вы, наверное, сегодня дежурите в конторе? — спросил механик, поднимая голову. — Я сейчас… допишу одну бумажку и уйду.

— Нет, — замялась Дуняшка, — хотела председателя увидеть, шиферных гвоздей попросить.

— Он уехал, — ответил механик и опять в который раз склонился над бумажкой.

«Это я только могу сходить с ума, а он не такой», — подумала Дуняшка, и предчувствие чего-то необыкновенного, которое волновало ее весь день, пропало.

— Эх ты, — выдохнула она и, повернувшись, никак не могла найти дверную ручку.

Механик зашелестел плащом, задышал ей в затылок:

— Я ведь тоже иду. Провожу вас.

— Не надо.

Но Петро Иванович пошел за ней. От конторы она шла быстро, он еле поспевал за нею и неприятно шелестел плащом. Дуняшке было стыдно, очень стыдно, словно она пришла воровать и ее поймали, и у нее нет ничего в оправдание. Механику тоже было неловко, она это чувствовала, но боялась, что он теперь увяжется за ней. Но он остановился перед калиткой.

— Председатель уезжает завтра на два дня, так вы приходите пораньше утром.

— Дурак ты, Петро Иванович, хоть и механик, — крикнула сдавленно Дуняшка и побежала в хату.

Она с разгону плюхнулась на кровать, до хруста в лопатках сжала подушку. Слезы не шли, она кусала наволочку, а плакать было нечем. Она полежала немного, и все на свете стало по-прежнему ей безразличным и постылым. Потом с большой неохотой она встала раздеться.

Напротив хаты остановилась машина, кто-то застучал в окно и звал ее. Она выключила свет, и когда глаза привыкли к темноте, узнала того самого шофера, которого угощала помидорами. Юбка почему-то не слезала, на боку затрещал шов, а тень шофера металась по окнам. Подумала: надо бы заиметь злющего-презлющего пса. Когда она наконец разделась и легла, по окнам застучал крупный дождь. Шофер побежал к машине, и его шаги гулко отдавались в стенах хаты.

Она лежала и не могла заснуть. Сладко мурлыча, на кровать прыгнул кот и лег тяжелым комом на ноги. А она думала о корыте, которое должно было стоять на чердаке там, где особенно протекала крыша. Она вспоминала и не могла вспомнить — убрала она его или оно стоит там. А вспомнить надо было обязательно — дождь разошелся не на шутку, а ей не хотелось лезть в страшную темень чердака.

Дождь прошел сильный, но недолгий, и бабье лето удержалось. Утро выдалось тихим и солнечным, и Митька с Михеевым в воскресенье рьяно взялись за крышу. К ним по своей воле присоединилось еще несколько свободных от работы мужиков, которые сразу взобрались на хату.

— Что вы делаете, а вдруг дождь? — всполошилась Дуняшка.

— Вали, ребята, вали! — кричал Митька. — Не слушайте ее. А ты подумай лучше про магарыч. Обещаешь хороший — к вечеру крыша готова будет.

И ребята валили. Солома после ливня должна бы промокнуть насквозь, но она осталась сухой, как порох, и пылища во дворе стояла такая, что Дуняшке боязно было разжигать печку.