Кюр Гора

А теперь давайте снова ненадолго вернемся, к примеру «дочь владельца крупного хозяйства». Как мы помним, когда мы оставили ее, она была выброшена на рынок, став простым товаром. Интересно, что сама девушка ничуть не рассержена. Вероятно, она правильно поступила, не сказав своей бывшей семье, насколько она любит свой ошейник. Разумеется, она остро осознает, как она опозорила и оскорбила свою семью, и возможно, до некоторой степени, чувствует свою вину в этом, как и определенную справедливость в том, чтобы стоять на коленях перед своими братьями и сестрами в тряпке и ошейнике, прислуживать им и так далее. Конечно, она не смела смотреть в глаза своих оскорбленных, презирающих ее родителей. Как могла она, когда-то их дочь, а теперь рабыня, докатиться до такого? На кухне и в залах, где она мыла и убиралась, женщина принимала как должное то, что ее как любую другую рабыню, ругали и били стрекалом. Иногда, ночью, после того, как она, кротко опустив голову, помогала подавать ужин, ее посылали наверх и, приковав цепью к рабскому кольцу в ногах кровати гостя, оставляли, как любую другую рабыню, для его удовольствия. Это было уместно. Теперь она ничем не отличалась от любой другой девки этого дома. Но обычно по ночам она, кутаясь в затертое одеяло, лежала в одиночестве своей конуры, в ожидании рассвета и очередных работ, к которым ее должны были приставить. Конечно, она обрадовалась, когда ее урок закончился, упрек ее семьи был выдержан и принят, их неудовольствие, вылитое на нее злоупотреблениями и стрекалом перенесено, и, к ее счастью, ей надели на голову капюшон и повели в работорговый дом, чтобы продать за гроши, дабы она еще острее осознала свою бесполезность. Там, в загонах дома работорговца, ей предстоит ждать своей продажи. Если повезет, то это произойдет уже в следующий торговый день. Что интересно, она ничуть не опечалена, но счастлива. Она знает, что является превосходным женским мясом. Ее нашли достойной ошейника. Насколько же красивой и волнующей она должна быть! Она с нетерпением ждет своей продажи, втайне надеясь на то, что некоторые из ее презрительных братьев и мстительных сестер смогут приехать, полюбоваться на ее торги. Это было бы ее местью им всем! Она будет позировать, извиваться и танцевать как рабыня, которая она есть и которой она теперь себя сознает. Пусть они в гневе и позоре выбегут из аукционного дома, раздосадованные тем, что она ушла со сцены, получив прекрасное предложение цены. Теперь ее надежда заключается в том, чтобы встретить доброго, но сильного господина, который будет с ней строг и будет хорошо управлять ею, который наполнит смыслом ее женственность, и которого она сможет с благодарностью и самоотверженно любить и обслуживать.

Есть один момент, который очевидно труден для понимания свободных гореан, как впрочем, и для других свободных людей, или скорее наслаждающихся подобием свободы. Я имею в виду откровенное наслаждение рабыни тем, что они считают ее унижением и деградацией. Неужели она не понимает, что она — униженное, никчемное существо, недостойное даже того, чтобы зашнуровать сандалии мужчины? Разве она не видит, что она бесправное домашнее животное, объект покупки и продажи, что на ее бедре клеймо, а ее горло, окружено запертым, унижающим достоинство символом неволи? Как вышло, что она может напевать за своей работой, вскинув голову легко вышагивать по улице и улыбаться, становясь на колени или вытягиваясь на животе как подчиненное существо? Почему она так довольна и счастлива? Неужели она забыла, что теперь не может даже ниткой прикрыть свое тело без разрешения своего хозяина, и что она является подходящим объектом для приложения той самой плети, которую она с такой благодарностью облизывает и целует? Почему она с такой любовью целует цепь, которой ее приковали к постели ее владельца?