Клад

Едва я заслышу о всепоглощающей любви, как тут же вспоминаю несчастного японца, воплотившего сей речевой штамп на практике. Неужто не помните? Об этом случае трубили все газеты! Бедолага так втрескался в собственную жену, что взял да и слопал ее за милую душу. Вот я и думаю: не является ли поцелуй латентной формой каннибализма? Ведь когда мы говорим: «Я тебя так люблю, что прямо съел бы», мы действительно голодны, как людоеды. Или не любим, а врем.

Жан-Марк Расьоль. Вот за что мы их убиваем

Не поленись Коста Крус в понедельник, когда сын впервые стащил ключи от машины, его хорошенечко выпороть, глядишь, никакой бы беды на субботу не выпало. Он же всего и сподобился, что отвесить мальцу подзатыльник и, даже не вынув из губ сигареты, пригрозить сквозь дымок: «Попробуй еще, я тебе ноги из задницы вырву».

В отличие от глуховатой судьбы, которая слышала звон, да не распознала подробностей, малыш Кристобаль угрозе не внял. А коли и внял, пяти дней хватило ему за глаза, чтоб позабыть о ней напрочь. Тут как раз подоспела суббота.

Дождавшись ухода отца на футбол и проводив на вокзал мать с сестрой (те отбывали в Сальтильо поскулить над хворающим дедом, а заодно прикупить барахлишка), пострел устремился домой, приволок из сарая садовую лестницу, взобрался на крышу и влез в слуховое окно, через которое звезды – случалось, его же зрачками – приспособились шпионить за спальней родителей. Спрыгнув на пол, он схватил с подоконника старый кувшин, погремел его содержимым, опрокинул вниз горлом и вытряхнул связку ключей. Первым из них Кристобаль отпер дверь, вторым отомкнул раскаленную дверцу машины, третий, усевшись за руль, сунул в замок зажигания. Мотор забурчал и взревел.

На улице было пустынно: хоть и вечер, стояла такая жара, что птицы хрипели, брезгуя склюнуть добычу. Мужчины ушли поорать на футбол, а их утомленные жены, откоптившись за день у печей, дремали в своих гамаках под дырявой мескитовой тенью. Воздух звенел и слезился, уже приготовив несчастье и отведя под его исполнение сорок секунд (не считая прилипшей к ним пряди из нескольких жизней).

Время пошло в тот момент, когда Кристобаль отпустил осторожно сцепление и наддал пяткой газу. Старенький «Форд» задрожал и рванул. По причине малого роста водитель не очень-то видел дорогу: непросто давить на педаль и глядеть над баранкой, если тебе девять лет.

Хончо Рамону было и вовсе четыре. Завозившись в песке на обочине, он не сразу заметил машину, а заметив, раскрыл в изумлении рот: «Форд» петлял по пылюке, как пьяный, и при этом бежал своим ходом: лобовое стекло оставалось до жути пустым. Можно сказать, что судьба надвигалась вслепую. Но и, охотясь почти наугад, промахнуться она не могла: слишком давно заплетала она узелок для такой вот развязки.

За десять-двенадцать годков до того, как несчастному Хончо раздробило колено передним мостом колымаги, Пачеко Рамон Бутрагеньо числился лучшим приятелем Круса, чей сын Кристобаль, вместо того чтобы сделаться сыном Пачеко, покалечил намедни мальчонку, что уродился сыном Пачеко заместо него самого.

Да, было время, Коста с Пачеко дружили – не так, чтоб не ссориться, а чтобы другим неповадно поссориться с ними. Всегда неразлучны – что в пьянке, что в драке, что в грезах. Даже мечталось им под копирку: разбогатеть, выстроить дом и жениться – такой подобрали порядок.

Повзрослев и влюбив в себя загодя по подходящей девице, парни пустились на поиски счастья, Коста – на север, Пачеко – на юг. Меж собой рассудили: поскольку удача капризна и не пасется с везеньем вдвоем, разумней арканить ее в одиночку.

Расчет оказался с изъяном: через год Коста Круса привезли чуть живого обратно. Подцепил лихорадку в Пуэрто Вальярта, где служил на подхвате в отеле и, чтоб не очень краснеть, подворовывал у постоялиц, не преминув предварительно их соблазнить – ничего личного, обыкновенная предусмотрительность.

Цацки весят поменьше, нежели дамская честь, полагал Коста Крус, а значит, ничто не мешает ему выходить сухим из воды.

Что до поры удавалось ее жениху, не удалось незадачливой суженой. Пока он промышлял на морском берегу немудреным любовным разбоем, невеста его утонула в реке: подошла, оступилась, ушиблась затылком о камень и, оглохнув сознанием, скользнула в волну.

Крусу о том не писали, так что, лежа в горячке, он бредил сквозь зубы предательским именем той, что услышать его не могла уже месяцев восемь.