Клад

— Ты меня только цифрами не пугай. У меня удобрений на миллион лежит под открытым небом, я и то не пугаюсь. Так что давайте по машинам, и... я на вас очень надеюсь! — Он внимательно оглядел их и, указывая на заплывший глаз Петровича и вздутую верхнюю губу Генки, спросил: — А это что?

Петрович с ненавистью ответил:

— Золотишко делили!

* * *

В коридоре Генку, Михаила и Петровича встретила тихая, угрюмая толпа. Запахло кровью... Все трос вжались в стену. Петрович прижал термос к груди.

Самый жуткий тип из толпы тихо сказал им:

— А ну, выходи на волю. Двигай, двигай.

Страшные, злобные лица, грязные спецовки, пудовые кулаки окружали Петровича, Генку и Михаила. Казалось, пришел последний час. Их вывели в серый от дождя двор автопарка.

— Ну-ка, прикрой дверь, — приказал главарь шайки одному из своих вассалов.

Тот прыгнул в самосвал с работающим двигателем, развернулся и мгновенно прижал дверь конторы задним бортом машины.

— Ничего, отмахнемся... — неуверенно прошептал Петрович.

Не сводя глаз с толпы, Генка нагнулся и нашарил обломок кирпича. Толпа молча стала надвигаться.

— Не подходи! — звенящим от напряжения голосом проговорил Генка.

— Точно, ребята. Лучше не стоит... — Михаил вытащил тяжелый разводной ключ из-за голенища.

Темные силы остановились. Главарь оглянулся по сторонам, негромко спросил:

— Где золото?

— Здесь. — Петрович тряхнул термосом. — Здесь и останется. Зубами буду грызть.

Михаил и Генка выдвинулись вперед, прикрывая Петровича. Жить оставалось совсем немного.

— Погоди ты грызть. Тоже мне, грызун старый, — презрительно сказал главарь. — Вот что, мужики. Мы там все слышали. Вы плюньте на него, езжайте в область, сдавайте эту хреновину, действительно, от греха подальше. Свобода дороже.

И тут вся толпа задвигалась-заговорила:

— Он, вишь, боится к себе в шкафчик это барахло запереть...

— Пока люди на него же вкалывать будут...

— Людям срок корячиться, а он их под погрузку ставит!

— Не думайте ничего, уезжайте, и дело с концом, — сказал главарь. — Мы ваши тонны на несколько машин разбросаем и вывезем, и пусть он потом попробует чего-нибудь вякнуть.

Генка выронил обломок кирпича. Михаил тщетно пытался запихнуть разводной ключ обратно за голенище сапога. Петрович прослезился...

* * *

Уже позже, когда, счастливые и вдохновленные народными массами на продолжение подвига, они ехали на мотоцикле по проселочной дороге, Михаил растроганно сказал:

— Во люди... Никогда не подумаешь!

— Какой коллектив! — шмыгнул носом Петрович. Генка выдержал паузу и, глядя через плечо Михаила в серую пелену дождя, странным голосом произнес:

— Да. Такое возможно только у нас.

При въезде в поселок Генка снова потянул режиссуру на себя:

— Теперь, пока мы от золота не избавимся, мы ни на минуту не должны расставаться друг с другом. Всё — только втроем!

— Правильно, — согласился Петрович. — Теперь мы повязаны.

— Мне это лично даже лучше, — улыбнулся Михаил. — А то я все один и один. К кому первому, Гена?

— К тебе.

Михаил покатил к дому бабы Шуры, где снимал комнатенку.

Кровать была не застелена. Над ней висели вырезанные из журналов фотографии Пугачевой и Гурченко. На столе грязная посуда, закопченный чайник, варенье в дешевой стеклянной вазочке. И на всем этом лежала печать холостяцкого убожества и тоски.

Петрович с термосом в руках сидел на колченогом стуле, Генка брезгливо оглядывал жилище Михаила.

— И сколько ты за эти хоромы бабе Шуре платишь? — крикнул Петрович Михаилу, который стоял в коридоре.

— Да нормально... — ушел от ответа Михаил, и стало понятно, что баба Шура дерет с него втридорога.

Михаил появился в новом костюме, полуботинках и клетчатой рубашке с желтым галстуком. На голове у него был мотоциклетный шлем. Еще два совершенно новеньких шлема он держал в руках.

— А я все думал, куда я их подевал... — Он протянул шлемы Петровичу и Генке. — Это для вас. Без шлемов в области на каждом углу тормозить будут. Там ГАИ — жуть!

— На кой ляд тебе столько шлемов? — удивленно спросил Петрович.

— Почему «столько»? Всего три. Один мой... — Он снял с гвоздя плащ на подстежке. — Думал, женюсь когда-нибудь, ребеночек родится, вырастет, захочет на мотоцикле покататься...

* * *

Генка жил в доме своей разведенной тетки Веры. У Веры дочь Юлька шести лет. Да и самой тетке — всего тридцать два.

Тетка красивая. Она в джинсах, в японской куртке-дутике и обычном бабьем платке.

Юлька в фирменном комбинезончике. На голове у нее деревенской вязки розовый капор с бомбошками.

Когда мотоцикл с Генкой, Петровичем и Михаилом подъехал к дому, Вера и Юлька запирали дверь, собирались уходить.

— Не запирай, тетя Вера! — крикнул Генка. — Я ключи в машине оставил!

— Что это так рано? — удивилась Вера. — Здравствуйте, Петрович. Здравствуй, Миша...

— Здорово, Верочка, — сказал Петрович, вылезая из коляски. — В область едем.

Но Вера не услышала Петровича, не приметила ни его распухший глаз, ни разбитую губу Генки. Она смотрела на Михаила. Смотрела с такой нежностью, что скрыть этого было нельзя. Да Вера и не скрывала.

Генка открыл входную дверь:

— Поросенка кормили?

— Я кормила! Я кормила! — закричала Юлька.