Клад

Дарья огляделась. Отсюда, с горки, была видна в основном старая часть города, крыши отживших, но все еще дающих прибежище людям домишек, где телевизионные антенны соседствовали с печными трубами. Под балкончиком тянулась мощенная неровным булыжником улица с редкими акациями. Многоэтажные дома башнями-вышками окружали поселение, будто взятое в карантин.

— Какое убожество, — сказала Дарья.

С точки зрения приезжего, да еще из Москвы, молодого человека, это действительно выглядело безрадостно. Но Пашков тут вырос и знал, что пыльные акации дарят весной щемящий аромат и, вдыхая его, вновь переживаешь детство, мечты, надежды, хоть ими не суждено было сбыться.

— Я здесь всю жизнь прожил.

«Может быть, потому и не вышло из меня толка? Говорят, человек должен перемещаться. А он? После университета хотел уехать по назначению, но мать воспротивилась, ссылалась на болезни, говорила о его бездушии… Да и самого страшила сельская школа. А тут местечко в музее подвернулось, копеечное, нищенское, но все же дома, где якобы и стены помогают, и он поддался, понадеялся и даже гордился своим выбором, когда закрутилась история с кино. Закудахтал, взлетел… и сел. Вот на этот балкон, как курица на насест, курица, которая может только подпрыгнуть, взмахнув крыльями, поднять пыль и лишний раз подтвердить, что она не птица, как и автор одного сценария вовсе еще не кинодраматург.

Пашков оторвался от своих «вечных» мыслей не потому, что Дарья прервала их, а напротив, потому что она молчала.

— Почему вы молчите?

— А вы уходили…

— Да, уходил. Вы наблюдательная.

— Ну! Это сразу видно.

— Уже вернулся.

— Далеко были?

— Близко, но там плохо.

— Это я тоже заметила.

— Тогда не будем об этом.

— Я не назойливая. Я только спросить хотела. Это вы всерьез — к бабуле в сторожа?

— Такой вариант меня сейчас устраивает. Нужно закончить одну работу.

— Когда же отправляетесь на ранчо?

— Хоть сейчас.

— Лучше послезавтра. Поедем вместе? Покажете мне дом, ладно? Зачем зря гонять бабулю? Правильно?..

— Вы всегда говорите правильно.

— Не могу иначе.

— И поступаете так?

— Поступать неправильно — глупо.

Это наконец задело, будто про него было сказано.

— Зачем же вы приехали?

Дарья бросила вниз непогашенный окурок и посмотрела, как он падает на узкий растрескавшийся тротуар.

— Разве непонятно?

— Не совсем.

Он почувствовал, что и ее задело. Дарья ответила с вызовом.

— Дедушка умер. Этого мало?

— Да какой Захар вам дедушка? Сколько раз вы с ним виделись?

— Меньше, чем вы думаете.

— Дочка родная не приехала. А вы зачем?

— Бабуля рада?

— Счастлива, я думаю.

— Вот и нечего больше думать.

— Извините.

Дарья вдруг топнула каблуком.

— Конечно, я о ней не думала. Я была уверена, она меня забыла давно. А приехала дом посмотреть. Я же вас ясно попросила показать мне дом.

— Наследство, значит? Но Захар вас чуть не подвел.

Дарья вскинула глаза.

— Вы сами видели, все — о’кей.

— Да, бабушка у вас справедливая.

— Даже слишком. Матери за что, простите? Вы меня судите за то, что я от бабули отказалась. А я что? Я ее не знала просто. Вам легко рассуждать. Вы мою настоящую мать знали, а я не только ее, я и бабулю до семнадцати лет не видала. Мать говорила — назойливая старуха, из ума давно выжила. За что же ей треть отваливать?

— За то, что воспитала, — сказал Саша не без иронии.

— Смеетесь?..

Он вспомнил их первую встречу.

Огромная школа в районе-новостройке. Классов чуть ли не на весь алфавит. Звонок, и вдруг возникает нечто из дочеловеческих времен, когда земля была еще во власти вольных животных. Ревущий стан. И бегущий. Большие и малые по коридорам и лестницам. С портфелями, ранцами, кейсами. Великое переселение классов из кабинета в кабинет. Кто там стал на пути, берегись! Учителя затаились, пережидая столпотворение. И кто его выдумал, это достижение педагогической мысли — перемещение трех тысяч за десять минут между четырьмя этажами? Боевая тревога!..

«Конечно, я ее в этом хаосе не найду. Спросить не у кого. Все мчатся. Хорошо, что не стоптали…»

А она сама вышла. Чуть ли не последняя из класса. И удивительно спокойная. Шла и жевала пирожок. И он сразу понял, что это она, он же помнил Дашу-старшую. Та тоже была спокойная, с такими же красными щеками, только улыбалась добрее.

— Девушка, вы не Даша?

— Я Даша.

— Это очень удачно. Мне нужно поговорить с вами.

Долгий взгляд.

— Говорите, я на урок спешу.

— Это очень важно. Вы не знаете…

— Я все знаю.

«Значит, они уже сказали ей! Тем лучше. Задача упрощается».

— Хорошо, что вы знаете. Я…

— Я знаю, кто вы.

— Кто?

— Человек, который вмешивается в чужие семейные дела.

— Но ваша бабушка…

— Мы сами разберемся. Понятно? И не надо! Я из-за вас на физику опоздаю.

И положила в рот остаток пирожка, слизнув с губы кусочек повидла…

Саша тогда с молчаливого согласия Фроси хотел сделать доброе дело, воспользовавшись поездкой в Москву, разыскал нужный телефон, позвонил, но попал на отца. Тот долго молчал в трубку, а потом предложил неожиданно:

— А вы с ней сами поговорите.

К разговору она оказалась подготовленной.