Клад

«Ну и что? Так и сделаю!» — оборвал он возникшие было сомнения, покинул ласковую «Незабудку» и быстро направился через дорогу во двор, в который недавно вошла Вера.

Первая часть замысла оказалась легко выполнимой. В третьем подъезде он нашел фамилию в списке жильцов и узнал номер квартиры и этаж. Дальше тоже повезло, Саша вошел в магазин за пять минут до перерыва и успел приобрести недоступную Вере по цене коляску. Последний этап операции представлялся более сложным — не хотелось встречаться с соседями. Однако если везет, то уж до конца, никто Саше не встретился, и он благополучно поднял коляску в кабине лифта и, подтолкнув к нужной двери на площадке, поспешно ретировался. Он был доволен собой и решил свой благородный поступок отметить еще одной встречей с милой полной женщиной из «Незабудки», после чего уже невозможно было не удостовериться, что операция удалась.

Из ближайшего автомата Саша позвонил и спросил, как ему показалось, оригинально:

— Вера! Ты не выходила случайно в клетку?

Она ответила, помедлив:

— Я поняла, что это вы… Зря!

И повесила трубку.

Саша был разочарован. Все-таки «спасибо» услышать он надеялся. И даже на большее.

Не вышло…

Откликнулась Вера только зимой.

Никаких звонков в это время Пашков не ожидал, вел жизнь затворническую, но, как думал, полезную, работал, однако, пришли уже и сомнения, и вообще человек к жизни в одиночестве привыкает тяжело и не каждый может привыкнуть.

И вдруг звонок.

«Кто это?»

Возникла и досада, но и некоторое облегчение — можно было оторваться от листа бумаги, на который трудно ложились слова.

— Александр Дмитриевич?

Сказано было неуверенно, голосом человека, преодолевающего себя.

Он не узнал ее.

— Это я… Вера.

— Ах, Вера? Здравствуйте.

Прозвучало обрадовано, она почувствовала, заговорила иначе, торопливо, но свободно.

— Простите. Я, может быть, помешала, но нужно сказать… Понимаете, я как-то нехорошо вам тогда ответила. Помните? Простите. У меня было отвратительное настроение.

— А сейчас?

— Сейчас лучше. Многие помогли. Сегодня малышке полгода, и я вот звоню, всех благодарю, кто помог. Спасибо вам. Конечно, нужно бы пригласить, но…

— Временные трудности?

Она засмеялась.

— Сами понимаете. Называюсь мать-одиночка, но нас-то двое!

— Ну, примите поздравления. Главное, чтобы жизнь вошла в колею.

— А у вас? Вошла?

— Тяну лямку, но не жалуюсь, вам труднее, наверно.

А сам соображал, что, собственно, означают ее слова — «нужно бы пригласить». Косвенное приглашение или всего лишь формула извинения?

— Может быть. Но лямку не тяну. Ребенок — это же огромная радость.

Не без волнения спросил:

— А если я забегу все-таки на минутку? С какой-нибудь игрушкой. Разрешите?

— Ну, такого я разрешить не могу…

Сказано было, однако, не категорично, и он нашелся:

— И запретить не можете, верно?

Пришел он, набрав игрушек и на день сегодняшний, и на вырост, и бутылку шампанского, конечно, захватил, и еще Вере небольшой подарок. Шел и не представлял толком, зачем идет и чем этот визит кончится.

Встретила Вера его скованно. А когда начал вытаскивать подарки, совсем растерялась. Но «зря» на этот раз не сказала. Только:

— Ну зачем вы так потратились…

Узорчатая рижская свечка ей очень понравилась.

— Какая прелесть!

— По случаю Рождества.

— Еще Новый год впереди.

— А Рождество сегодня, западное.

— Вы разве католик?

Получилось, что встретились хорошо, даже шутливо. А потом серьезнее. Зажгли свечу и пили шампанское, не бурно и празднично, а немного грустно, не спеша. И разговор шел неторопливо, с паузами, но за ними не было неловкости, скорее — понимание, что не нуждается в многословии. И на судьбу друг другу не жаловались.

Малышка давно спала, а они сидели и смотрели на свечу, которая медленно, но неуклонно таяла.

Он вспомнил:

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

— Откуда это?

— Пастернак. Из «Доктора Живаго».

— Вы читали?

— Да, мне дали почитать.

Она тактично не спросила, кто и что он может сказать об этом запрещенном романе.

Пауза затянулась.

— Кажется, мне пора?

Она не сказала ни «да», ни «нет».

— Не хочется уходить…

— Спасибо за подарки.

— Тебе спасибо. За этот вечер. Я ведь… все один и один.

Он встал и протянул ей обе руки. Ладони сошлись. Она не двигалась. Тогда он наклонился и поцеловал ее, вернее, прикоснулся к губам, ее губы чуть приоткрылись.

— Я останусь? — шепнул он, потому что горло перехватило.

— Если хотите…

Она не сказала «ты».

— Я останусь.

Потом она стелила на тахте, взмахнув простыней, и свеча погасла, но в комнату падал слабый свет ночника из спальни, где спал ребенок. Он хотел помочь ей раздеться, но Вера отстранила его руки.

— Я сама.

Тогда он торопливо разделся первый. Она расстегнула лифчик, и большие, налитые молоком груди опустились и следом на них легли освобожденные от заколок волосы. Она стояла в профиль, чуть наклонив голову и прислушиваясь к тому, что происходило в спальне, но там было очень тихо. Тогда она откинула край одеяла и легла рядом. Он провел рукой по ее холодному телу, она озябла, пока раздевалась.