Клад

Итак, в жизнь юноши пришла, скажем точнее — ворвалась двадцать вторая весна… Непродолжительная сессия… Последний экзамен, прибавивший ему в зачетку еще одно «отлично»… В один из таких изнурительных по наполнению всякими событиями дней он, придя к себе в общежитие, прилег на койку и, смежив веки, подумывал о предстоящей практике с выездом в поле. Студента потревожил осторожный стук в дверь. Виктор вскочил на ноги и оказался нос к носу с однокурсницей Лидой Скворцовой.

— Входи, как раз о тебе думал, — проговорил Виктор, поправляя выбившийся из-под брюк край сорочки. С этой девушкой у него были отношения, которые деликатно можно назвать особыми. Умеющий держать себя в руках, Виктор всегда волновался при встрече с Лидой. Сейчас, похоже, все было наоборот. Лида присела у стола, несколько минут теребила в руках платочек, обмахнула зардевшееся лицо.

— Собираешься на практику?

— Да, ты угадала.

— Долго там пробудешь?

— Как всегда, до осени…

Небольшая пауза, вызванная напряжением в разговоре.

— Обо мне ты думал?

— Еще бы! — Виктор кинулся к ней, пытаясь обнять.

Лида вдруг отстранилась, не приняла его ласки.

— Витя, я плохо себя чувствую… У нас, наверное, будет ребенок.

— Обратись к врачу! — не задумываясь над услышанным, посоветовал Табаров.

— Я не шучу, Витек. Надо нам зарегистрироваться. Иначе… Не вынести позора…

Она опять вздохнула.

Табарова передернуло от этих слов. Он забегал из угла в угол, будто угодил на раскаленную сковороду.

— Лида, если сможешь, прости меня за ту глупость, когда я, выпив, приставал к тебе… Ты мне всегда нравилась, но… Какой из меня отец? Совсем не готов… Я собирался тебе сказать об этом и все почему-то откладывал. Надо было нам обоим проявить осторожность.

— Почему же ты не проявил осторожности? — Она смахнула со щеки слезинку. — Ну, ладно, сейчас не готов, это легко объяснимо для того, кто умеет лишь оправдывать свое поведение после. А когда ты будешь готовым воспитывать собственного ребенка?

— Позволь, о каком ребенке речь? Его еще нет и, возможно, не будет, а ты уже требуешь у меня ответа за его судьбу, воспитание, словно у законного мужа?!

Этот выкрик Виктора лишь ожесточил сокурсницу.

Голос Лиды вдруг стал сухим, отчетливым. Она еще быстрее заперебирала платочек в руках, ставший за время их разговора совсем влажным, и роняла слова, глядя в пол:

— Ладно, Табаров, посмотрим, что из всего этого выйдет…

Она, быть может, впервые за время их знакомства посмотрела на него вприщур, с презрением. Внезапные перемены в ней испугали Виктора. Ему тут же захотелось высказать ей всю правду как есть, какой бы она ни была горькой для обоих, а может уже и для троих, если Скворцова не послушается его совета избавиться от ребенка.

— Лида! — Виктор умоляюще скрестил на груди руки. — Нельзя мне сейчас и думать о семье. Два десятка лет понадобится для напряженной учебы, опытов, всевозможных исследований. У меня сейчас ни минуты свободной для себя. Какой из меня семьянин, подумай! Да, мы с тобою слишком разные… Ты — нежная, хрупкая, поэтичная… Ты будешь хорошей матерью ребенку, верной подругой мужу. Ты красивая, привыкла к поклонению. Я не воспитывал в себе достоинств мужа и отца, мой кумир не женщины, а наука. Да, я фанатик, что поделаешь? Извини, Лидочка, ты должна понять меня, если любишь…

— Но я же не матреха какая-нибудь, не ведающая что к чему! Я тоже собираюсь остаться в аспирантуре. Твоя мама помогла бы нам с малышом. Тем более она живет одна, души в тебе не чает! А я, может быть, в чем-то помогла бы тебе.

Из глаз ее снова сорвались две слезинки, побежали по бледным щекам вниз, упали на руку, крепко сжавшую платок.

— О какой помощи говоришь, если ты и сейчас не вдумываешься в мои слова, настаиваешь на своем?! — воскликнул Виктор в отчаянии. — Неужели ты не замечала наших аспирантов, поселившихся с женами и отпрысками в общежитии? Поженившись студентами, они не ведают теперь ни сна, ни отдыха, носятся с пузырьками да авоськами по магазинам, напрашиваются в грузчики на базах, чтобы заработать на хлеб внезапно появившимся иждивенцам. В непролазной нужде они давно забыли, что такое любовь и какими судьбами очутились в капкане, называемом семьей. Посмотри на Сергеевых… Саша превратился в ходячий скелет, несмотря на свои двадцать четыре, Катя в немытом переднике и с распатланными волосами, когда на кухне, выглядит старше своей матери… А ей чуть за двадцать… Во имя чего их страдания? Во имя нежных чувств? Силу их и красоту давно высосала нужда… А дальше будет не лучше! К тридцати язва желудка и покалывание в области сердца, к сорока инвалидность, равнодушие ко всему, развод из-за частых скандалов… Вот тебе готовый портрет иждивенца в науке, статиста, беспомощного служащего в какой-нибудь конторе. Жизнь ради прокормления кучки детей и озлобленной неудачами жены, лишившейся всяких иллюзий.