И вдруг что-то с лязгом ломается. Маша выглядывает из туалета и видит, как входная дверь вваливается внутрь, удерживаясь на нижней петле. По полу бряцает вывалившийся замок. А из лестничного пролёта тянется кто-то. Тянется что-то… Сутулое, чёрное, бесформенное.
— Неужели ты думала, дверь нас остановит надолго? Думала, так всё и закончится?
Должно быть что-то нелогичное. Неправильное. Страшное! Это ведь сон. Он продолжается.
Маша разворачивается и кладёт ладонь в сотканную из нитей ладонь Наташи. И сразу же пропадают звуки, а за ними — исчезает свет. Маша вдруг понимает, что её что-то обволакивает. Это нити. Они заворачивают её в кокон. Нити чужих мыслей. Те самые, вязкие, липкие.
— Подожди. Нет!
Маша пытается высвободиться, но уже поздно.
Маша кричит, но крик слышен только внутри её головы. Нити заползают в открытый рот, облепляют глаза, кокон становится плотнее, туже, ещё туже…
Дверь в летнюю кухню, комнатка под лестницей, и ещё скользкие ступеньки крыльца на задний двор. Калитка. Что за калитка? Лист бумаги, на котором что-то нарисовано. Со звоном лопается лампочка в подвале. Белые червяки извиваются в большой гниющей куче. Баба Ряба. Иголки. Кричащая женщина. пленница. Но чья? Два человека, вбегающих в пустую квартиру. Они увидят трупы. Увидят разлагающееся лицо отчима.
Какой-то очень знакомый голос. Маша вздрагивает и понимает, что сон всё ещё продолжается. Только это как будто не её сон. Да и сама Маша будто теперь не Маша. Их теперь двое в одном теле. Как там звучит в любимой Наташиной песне? «Скованные одной цепью».
Откуда это? Маша трясёт головой, но становится ещё хуже. Приходят иные знания.
Она в кухне бабушкиного дома.
(бабушкиного?)
Дверь на улицу открыта. Врываются хлопья снега, тающие на пороге. И в дверях замер высокий, но сутулый человек. Черный, лица не видно. Он что-то говорит, обращаясь в бабе Рябе. Говорит торопливо, сбивчиво. В голосе слышится угроза. Доносится:
А потом картинка рассыпается, и, хотя Маша все еще в кухне, силуэт уже исчез. Вместо него Маша видит что-то, медленно раскачивающееся из стороны в сторону. Будто подвесили на пороге мешок с картошкой.
Скрип-скрип. Направо-налево. Так ветер играет. Ему нравится играть.
Веревка, тянущаяся от вбитого в верхнюю часть порога большого ржавого гвоздя. Она ползет вниз, обматывается вокруг толстых ног, темных чулок… Маша опускает взгляд, видит вздернутый подол платья, передник, вязаную кофту и тёмно-синее, вздувшееся лицо. Что-то в нём есть узнаваемое. Что-то очень родное и близкое. Сразу не догадаться. Только извилистые разводы порезов, из которых капает на пол кровь, застрявший между зубов вздутый язык серо-водянистого цвета, как губка. И заплывшие, набухшие веки. Маша понимает, что это Наташины эмоции, Наташины чувства, но ничего не может с собой поделать. Обрывки нитей кружатся в стылом воздухе.
Скрип-скрип! Направо-налево. Руки бабы Рябы, побуревшие и распухшие от притока крови, задевают деревянный порог и ползут по нему. Под руками не лужа, а целое море крови. В кровь падают снежинки и мгновенно тают.
Не спасли бабушку ни иголки, ни ножи под порогом, ни заклятья и зелья.
Не спасли от чего?..
Холодная испарина на лбу. Пот собрался на висках. Во рту горький привкус желчи. Надо попросить у мамы жвачку. У мёртвой мамы? Маша грустно ухмыляется.
Рядом стоит Наташа, сотканная из нитей. Сон продолжается.
— Вылези из моей головы! — просит Маша и начинает раздирать ногтями кожу на висках.