Кладезь бездны

– В общем, так они и поступили. Кого убили, кого побили, а у кого отняли имущество. Наместников твоих, о эмир верующих, они кого прогнали, кого в окно на копья выкинули. В Куфе вот на копья выкинули. Вместе с семьей. А еще у них объявился очередной тайный имам. Которого они тут же провозгласили истинным халифом и правителем и носителем священного пророческого огня, желтого свитка и шайтан знает чего еще, во что свято веруют эти сумасшедшие.

– Где же сейчас пребывает это средоточие всех зайядитских добродетей? – мягко спросил Тарик.

– Да в Куфе! – бодро ответил джинн.

– В Куфе, – тихо повторил нерегиль и покивал собственным мыслям. – Очень удобно.

– Но это еще не все! – затоптался парсидский кот.

– Говори, о брат по вере, – строго приказал аль-Мамун.

Джинн вздохнул и продолжил рассказ:

– Теперь о столице. Жители Мадинат-аль-Заура и раньше-то не были тверды в верности…

– Вот как?.. – тихо осведомился аль-Мамун.

Повернувшись к Тарику, поинтересовался:

– Ты знал про это?

– Хочу напомнить, что последние годы правления твоего брата я провел далеко от столицы, – прищурился нерегиль.

– А первые годы моего правления ты провел в бегах. Так что толку от тебя – никакого, я понял, – отрезал аль-Мамун.

И приказал огромному пушистому коту:

– Продолжай, о Хафс.

Джинн обмотал лапы хвостищем и степенно продолжил:

– Так вот, как только вести дошли, в столице начались волнения. Не сказать, чтобы их и раньше не было…

– Я знаю, – пробормотал аль-Мамун.

– Пожары. Потом айяры из квартала аз-Зубейдийа дрались со стражей-харас, – мрачно проговорил парсидский кот. – Еще дрались на базарах, в паре кварталов сорвали пятничную молитву. Ну и кричали, что халифа околдовали и прибрали к рукам сумеречники.

– Они это уже с год как кричат, – пожал плечами Абдаллах.

– В этот раз дошло до погромов. – Джинн поднял почти не видные среди серой густой шерсти уши.

– Что ты хочешь сказать, во имя Всевышнего? До каких погромов?

– Разгромили пару домов наслаждений, мой господин.

– Причем тут сумеречники?

– Ходили слухи, что кто-то из посредников привез в город айютаек. В доме Джамиля-парса действительно нашли девушек-сумеречниц.

– И что? – прекратил перебирать четки аль-Мамун.

– Убили, – опустил желтые глаза джинн. – Изнасиловали и убили.

– Очень благочестиво, – мертвым голосом отозвался Тарик.

У нерегиля не было четок, и он просто сцепил руки в замок. Костяшки пальцев заметно побелели. Впрочем, и в лице Тарика не было ни кровинки. Аль-Мамун решил не вступать в словопрения.

– А потом дошло дело и до дворца, – вздохнул кот.

– Что случилось с дворцом, о Хафс?

– Жители столицы провозгласили халифом принца Ибрахима ибн аль-Махди.

– Что?!

Некоторое время в комнате лишь слышалось, как перекликаются во дворе джунгары и время от времени всхрапывают и ржут застоявшиеся лошади.

Четки аль-Мамуна лопнули, и рубиновые зернышки разлетелись, словно кто-то разломил спелый гранат. Абдаллах вдрогнул, сплюнул и отшвырнул бесполезную нитку в сторону.

Нерегиль с отсутствующим видом принялся собирать в ладонь упавшие рядом с ним рубиновые бусины.

– Ибрахим ибн аль-Махди, вот как… – пробомотал аль-Мамун. – Ибрахим ибн аль-Махди…

– Вазиры, Левая гвардия, стража-харас – все присягнули ему, – четко проговорил джинн.

– Абу аль-Хайджа предал меня? – тихо спросил Абдаллах.

Кот покачал мохнатой головой:

– Абу аль-Хайджа не стал командовать Левой гвардией. Но он и его таглиб получили земли в Асваде. И новые хорошие дома в квартале, что строится вдоль канала Нахраван.

– Абу-аль-Хайр? Вазир барида?

– Исчез из своего особняка вместе со всеми документами! – бодро отозвался джинн.

– Понятно, – тяжело уронил аль-Мамун. – Что с моей семьей? Буран, дети – что с ними?

– Они… бежали.

– Куда?

Кот тихонько фыркнул:

– Если бы ищейки Ибрахима знали, в столицу бы доставили их головы, о мой господин. Иорвет вывел их из дворца за день до начала бесчинств и штурма Баб-аз-Захаба.

– Иорвет?..

– Якзан. Якзан аль-Лауни, – подал голос черный кот.

– Штурм? Там был штурм?

– Еще какой, – вздохнул кот. – Сумеречники из хурс стояли до последнего, как ты понимаешь. Попавших в плен раненых сторонники нового халифа распяли. Головы убитых аль-самийа выставлены над воротами Баб-аз-Захаба и на Рынке прядильщиков. Народ ликует. В масджид проповедуют эру очищения аш-Шарийа от сумеречной скверны.

– Торжество веры, ничего не скажешь… – Голос Тарика оставался таким же неживым.

Аль-Мамун не выдержал:

– Вера и учение Али тут ни при чем!

Нерегиль взорвался в ответ:

– А что тут причем? А, Абдаллах? За что их убили, а?! За что?! За то, что они оставались верны своим клятвам? А я тебе скажу, за что! Вашей ублюдочной религии все время нужны жертвы! Человеческие, сумеречные – неважно! Вам нужно все время проливать кровь! Карматы честнее, чем вы, ашшариты! Они хотя бы не прикрываются Именем Единого! А вы беспрерывно воюете…

– …а когда не воюете, то друг друга убиваете и чужое делите, – спокойно продолжил аль-Мамун. – Я помню, что ты мне тогда сказал. Но ты не прав.

Тарик прижал уши и зло прищурился.

– Ты не прав, – жестко повторил Абдаллах. – И я запрещаю тебе оскорблять веру, о самийа.