Кладоискатели (сборник)

Ноннин шепот надоел мне. Я прислушивался к разговору Василия Петровича с поэтом. Некрасов рассказывал про монетку, которую нашел на берегу моря. На ней был выбит античный профиль в веночке. Василий Петрович считал, что это портрет императора Клавдия. А монетку будто бы привезли римские моряки, ходившие во времена оны к здешним берегам. Он говорил и про мыс Аугус, призывая на помощь топонимию, которая помогла ему протянуть ниточку от слова «Август» к слову «Аугус».

— Он увлекается, — сказала мышка, когда тема о Риме иссякла и мы с ней пошли танцевать. — Он собирается писать статью, роется в музейных книжках… — Мышка вздохнула. — Римские корабли не дают ему покоя. А вы верите в корабли? — вдруг спросила она. — Можете поверить?

Я покачал головой. Не потому, что не верил в римские корабли. Просто мысли мои были очень далеко от этого дома, от милых хозяев с их маленькими недоумениями и от кораблей, конечно. Перед моими глазами стоял костер, палатка и женщина, пересыпавшая с ладони в мешочек золотой песок. Монетка натолкнула меня на вопросы отнюдь не из области топонимии. И как я от них ни отбрыкивался, из головы не уходили. «Не эта ли монетка, — думал я, — была однажды брошена на счастье в рюмку с портвейном? Не эта ли монетка разбила рюмку?» Дальше этих вопросов мои мысли пока не шли. А сам я не понимал, зачем они мне понадобились…

Римский император Клавдий умер на унитазе. Это сообщение сделал поэт, когда мы вышли на улицу. Сказал, сконфузился и начал читать только что сымпровизированное стихотворение, в котором фигурировал мыс Аугус, император Клавдий и современные сейнеры. В стихотворении запуталось чудное словечко «снюрревод». Оно явно мешало строю стиха, и поэт никак не мог подобрать к нему рифму. Он перебрал «год», «бот» и еще с десяток слов, пока мы добирались до автобусной остановки, но подходящего так и не нашел. Махнув рукой на неудачу, Глыбин стал вспоминать другие свои произведения. Продекламировав строфу о горной речке, он заметил, что его никто не слушает, и обиженно замолчал.

Нонна не слушала ни стихов, не сентенций. Нонна рассуждала о золоте. Она никогда не видела золотых монет. А я подумал, что Глыбин никогда не видел горных речек, хоть и писал о них стихи. Ему не приходилось вплавь перебираться через такие речки. Его шинель — впрочем, он никогда не носил шинели — не покрывалась коркой льда на морозном ветру и не била его на бегу жестяными полами по мокрым коленям. Он жил в уютной квартире с паровым отоплением и сочинял стихи за письменным столом. А когда уставал, шел в спальню, где ждала его Нонна. Она обнимала Глыбина, и он засыпал, спрятав курносое лицо под теплую руку жены. Эта рука охраняла его сон. Жизнь Глыбина не была похожа на горную речку. Она текла спокойно, и в ней все было ясно, все точки над «i» расставлены Нонной. И не надо было быть астрологом, чтобы составить гороскоп благополучной глыбинской судьбы.

Меня стихи Глыбина не занимали. Они напоминали рецепты из поваренной книги. Глыбин давал советы на все случаи жизни. Но если советы поваренной книги основывались на опыте поколений поваров, то советы Глыбина этой благодатной почвы под собой не имели. Они были малокровными, эти стихи. Они не задевали никаких струн в душе. И тем не менее окружающие снисходительно похлопывали Глыбина по плечу. Его печатали. Ему это казалось признанием.

Снисходительность сродни равнодушию. К сожалению, мы понимаем это тогда, когда уже ничего нельзя сделать. А о стихах Глыбина мне еще придется говорить. Потому что я читал другие стихи. Те, которые писала Дементьева. И удивительнее всего то, что и о Дементьевой я узнал больше из ее стихов, нежели от людей, с которыми она была близка. «Взбалмошная», — заявила Нонна. «Мне ее творчество не нравится», — уклончиво ответил Глыбин. «Говорила, что разочаровалась в себе», — сказала Валя. «Работать умела усидчиво, — похвалил Некрасов. И добавил: — Любила работать».

Лист шестой

Веденеев спросил меня:

— Откуда ты узнал?.. Ну, про это, что человек может подолгу жить без еды?

Я рассказывал ему про опыты профессора Нарбекова.

— Ты здорово умный, корреспондент, — сказал Веденеев. Потом замолчал, задумался. Минут через тридцать заметил: — Здорово это все-таки. Додумался до такого… Я бы, наверное, не сумел. Вот спутники тоже… Знаешь, я ведь хотел астрономом стать. Мальчишкой все на звезды смотрел. Думал свою звезду найти… А в школе что-то не пошло. И вышел из меня рыбак. Чудно…

Он лизнул снежинку, упавшую на рукав фуфайки, откашлялся и заговорил снова, медленно роняя слова:

— Сам понял, что астрономия не для меня. Кость у меня широкая. Голова же туго варит. Каждому свое. А вот астроном, наверное, замет не сумеет сделать. Ты как считаешь?

— Не знаю, — сказал я. — Может, и сумеет.

— Выходит так, значит, — подытожил Веденеев и замолчал уже на целый день.