Кладоискатели (сборник)

Вчера примерно этот же вопрос он задавал Некрасову. Василий Петрович морщился, качал головой. Шухов спросил его, почему Некрасов умолчал о тетради на первом следствии. «Я не думал об этом», — сказал тот. «Но Безуглову вы сказали?» — «Да, я вспомнил, что была тетрадка. Мы говорили о стихах Дементьевой. Безуглов интересовался, чем занималась она в музее. Но я не мог этого знать. Я не имею привычки расспрашивать людей о том, о чем они не хотят говорить». — «Попытайтесь вспомнить, — сказал Шухов, — когда исчезла тетрадь». — «Весной, может быть, в апреле». Некрасов подумал и уточнил: «Да, в апреле, незадолго до того дня… А в тот день, нет, накануне вечером Дементьева поссорилась с Роговым». — «Поссорилась?» — переспросил Шухов.

— Может быть, это не то слово, — сказал Некрасов. — Она вообще вела себя странно.

— Что это значит? Некрасов задумался.

— Это трудно объяснить, — произнес он медленно. — Но это было заметно в ее поведении. Возможно, она разлюбила Рогова. У женщин бывает так… Безуглов тоже спрашивал меня об этом.

— Вы ему рассказывали о ссоре?

— Да… Это случилось на квартире у Глыбиных…

И Некрасов рассказывал Шухову то, о чем тот уже успел прочитать в записках Володи Безуглова.

Лист девятый

Нонна отмечала свой день рождения. Мне она говорила:

— Мы решили устроить все скромно, без помпы. Ванечка устает, когда много гостей. Пригласили Некрасовых, Машу и Рогова. Я знала, что они дружны. Рогов умеет вести себя за столом, с ним весело. Маша — взбалмошная. Никогда не знаешь, что у нее на уме. Ванечка часто с ней спорил о стихах. Иногда очень резко. Она все время лезла в бутылку, доказывала что-то о творчестве. Я не сильна в этих вопросах, но думаю, что Ванечка прав. Его стихи печатают, а Машины оставались при ней. Вот она и злилась.

Выдвинув этот монументальный аргумент, Нонна взглянула на мою усмехающуюся физиономию и заметила:

— Вот и Ванечка тоже смеется. А что делать? Машу нельзя принимать всерьез. И в то же время мне ее было жалко. Мы — женщины — всегда немножко жалеем, когда у кого-нибудь что-нибудь не получается. А у Маши — несчастная любовь. И все от ее дурацкого характера. Как у Вальки. Помните, я рассказывала про писателя? Валька могла свободно изменить Василию Петровичу. Но он на нее не обращал внимания. Не Василий Петрович, а писатель. Между прочим, красивый мужчина и умный. А теперь оба переживают. Не писатель, а Валька с Василием Петровичем. Я понятно говорю?

Да, она говорила вполне понятно. И я сообщил ей об этом.

— Ну вот. — Нонна поправила прическу. — Ванечка говорил, что Маша и Рогов — это не Ромео и Джульетта. Знаете, когда пара — не пара, так это сразу заметно. Рогов идет в гору, его отмечают, повышают. А у Маши сплошное воображение. Я ее как-то спросила: «Что ты думаешь вообще?» Так она посмотрела на меня и сквозь зубы, знаете: «Ты, Нонка, не понимаешь ни черта». Я хотела разозлиться и порвать отношения. Но Ванечка сказал: «Неудобно». Он у меня стеснительный, деликатный.

Нонна сделала страшные глаза, оглянулась и прошептала:

— Только между нами. Я думаю, что Рогов ее бросил. Потому она и…

Это было преувеличением, и я постарался вернуть мысли Нонны к тому, что произошло в день ее рождения. Нонна подумала и сказала, что ничего особенного она не заметила.

— Спорили, как всегда. Маша выпила рюмки две, сказала, что завтра ей рано вставать, и стала собираться. Она в командировку уезжала. Рогов надел пальто, хотел ее проводить. Мы вышли было в прихожую, потом вернулись. Слышу: хлопнула дверь. И тут вдруг возвращается Рогов. Сел в пальто за стол, повертел рюмку. Я спросила: «Поссорились?» Он помолчал, потом сказал: «Нет, Маша решила пойти одна, а я не стал настаивать». У них часто так бывало.

Итак, Нонна ничего не заметила. Некрасов понял это все иначе.

— Я услышал часть разговора в прихожей, — сказал он мне. — Сначала Машин голос: «Тебе будет спокойнее». Рогов что-то ответил, я не разобрал. Маша продолжала: «Жаль, нет тетрадки, я ее потеряла». Рогов сказал: «Как все это глупо…» — «Я прошу тебя», — сказала Маша. После этого они говорили шепотом, затем Маша сердито произнесла: «Надоело. Как дура, эту штуку таскаю… На, возьми». Что-то зазвенело, и хлопнула дверь. Да, я думаю, что они поссорились.

Глыбин по этому поводу высказался так:

— Я думал, — сказал он. Помолчал недолго и прибавил: — Думал, откуда эта злость?

— Какая злость? — поинтересовался я.

— Мы должны быть добрыми. — Он смотрел на меня влажным взглядом. — Это же очень легко, быть добрыми. Особенно женщинам. Вы читали ее стихи?

«Тебе хорошо быть добрым, — подумал я. — Ты не попадал в лапы караульному начальнику. Он бы тебя научил».

— Бросьте вы, Ваня, ерунду пороть, — вмешалась в наш разговор жена Некрасова. — Маша была хорошей женщиной. И стихи у нее отличные.