Клады великой Сибири

– Знаю! – ответил инженер. – Я скомандую. Будьте готовы, ваш снаряд попадет как раз под машину.

Прошло минуть пять.

– Стоп! – крикнул вдруг инженер.

Верлов кинулся к окну, затем быстро отскочил к пушке и нажал рукоять резервуара.

И снова глухой звук взрыва раздался под водой.

– Полный ход назад! – скомандовал Верлов, и, когда «Владыка», по его мнению, отошел на приличную дистанцию, он приказал подняться на поверхность моря.

Возбужденные и взволнованные, все, не исключая и Нянь-Си, высыпали на верхнюю площадку.

Свежий воздух и дневной свет, которого они так долго не видали, опьянили их и заставили усиленно забиться их сердца.

Недалеко от них виднелся японский крейсер, медленно погружавшийся в воду.

– Аминь! – проговорил Верлов. – Здесь спасать тоже не стоит! Свои берега близки, и к погибающим уже спешат с берега паровые катера и два миноносца. Можно уходить в океан. Пора нам и отдохнуть немного, да и есть хочется.

С этими словами он выкинул на флагштоке черный флаг и, сделав поворот, помчался в открытый океан, гордый тем, что совершил в один день два дела.

А крейсер все погружался и погружался, быстро и беспощадно стремясь в водную могилу, из которой ему уже не могло быть возврата.

Два легких миноносца под всеми парами неслись к нему на помощь, далеко опередив маленькие паровые катера.

Но что могли они сделать, кроме того, как подобрать плававший в воде экипаж.

Вдруг крейсер как-то судорожно колыхнулся, накренился на бок и быстро исчез под водой, послав вершинами своих мачт прощальный привет белому свету.

А «Владыка» продолжал уноситься от берегов все дальше и дальше.

Сначала исчезли из виду миноносцы, потом берега, и «Владыка» вышел на океанский простор.

И тут только все вспомнили, что со вчерашнего вечера ни у кого во рту не было ни крупинки.

– Я есть хочу! – первой вспомнила Нянь-Си.

Все поддержали ее, и Вера ушла, чтобы озаботиться об обеде.

XXVIII

Последние события переполошили весь мир.

Неведомый подводно-воздушный пират казался теперь не просто пиратом, которого сравнительно легко поймать, а громадной величиной, с которой следует считаться всему миру.

Весть о его действиях в Симоносекском проливе с быстротой молнии облетела весь мир, снова все газеты забили в набат, предлагая каждая свое средство для уничтожения мирового страшилища, наводившего одинаковую панику на все государства.

Но если газетные средства и отдавали дилетантством, зато в серьезных морских сферах смотрели на дело совсем иначе.

Тут великолепно понимали, что дело обстоит гораздо серьезнее, нежели об этом думают в обществе, и что поимка пирата вещь слишком сложная, трудная, почти даже невозможная.

Потопить броненосец, окруженный целым отрядом судов, потопить, наконец, в открытом море один из самых быстроходных крейсеров, в то время как он шел полным ходом, для других было делом совершенно немыслимым.

А между тем страшный пират проделывал все это с такой легкостью, с таким изумительным проворством, что приводил в трепет весь мир.

Каждый командир судна дрожал за свое судно и за настоящий день, не зная, чем предотвратить нападение.

Но главный ужас для всех состоял в том, что никто не знал намерений пирата, и каждое государство дрожало за свой флот.

Было ясно, что пока пират мстит только Японии, и это объясняли тем, что японские крейсера первыми устремились преследовать его и первые открыли по нем артиллерийский огонь.

Но… пират оставался в глазах всех пиратом.

Покончив с мщением, он, по всеобщему мнению, должен будет приняться за форменный грабеж и стать одинаково опасным для кораблей всех наций.

Он начнет топить все корабли одни за другими и жестоко преследовать военные флоты, являющиеся естественными защитниками коммерческих судов.

Японское правительство особенно настойчиво поддерживало эту мысль как средство призвания к себе на помощь все государства.

Одним словом, переполох был ужасный, всюду царило смятение, и никто не знал, что предпринять и как освободиться от врага.

Но, конечно, наибольшее смятение было в Японии, которая пока что страдала одна и, главное, не знала, когда кончатся ее беды.

Три затопленных судна стоили по меньшей мере двадцать восемь миллионов рублей, не считая стоимости запасов на них, потери в людях и офицерах и полной потери духа в японском флоте, который был теперь совершенно деморализован и близок к панике.

Действительно, в среде матросов все громче и громче раздавались голоса, что правительство бессильно бороться с подводно-воздушным пиратом, что совершенно излишне посылать корабли в море на верную гибель, что лучше совсем отказаться от службы, где победить нельзя, и погибнуть можно наверняка.

Эти речи все чаще и чаще раздавались во флоте, проникли и в офицерскую среду и грозно предупреждали правительство от могущих произойти осложнений, которые граничили с военным бунтом и всеобщим восстанием.

Крайние партии воспользовались случаем, чтобы взвалить всю вину на правительство, упрекая его в косности и бездействии, и требовали смены кабинета.