Клара Ассизская

– Ах ты, гадкая девчонка! Неблагодарная! Домой! – раздались крики.

Клара стояла неподвижно, чего-то ожидая, полная надежды.

– Я хочу быть здесь! Служить Богу! – крикнула она, но её голос потонул в потоке ругани.

Дядя пришпорил коня и поскакал к девушке. Она бросилась бежать. В последнее мгновение она влетела в церковь. За спиной у неё раздавались яростные крики:

– Вернись домой! Слышишь? Ты, непутевая дочь! Как ты могла так поступить со своими родителями? Подлая! Ты недостойна имени Фавароне! Убежала к этому… к этому полоумному. Это из-за него у тебя всё перемешалось в голове! Но уж мать-то тебе вернёт разум! – выходил из себя дядя Мональдо. Лицо его посинело от бешенства.

Клара, едва дыша, пала перед алтарём. Она постилась уже третий день, и у неё было мало сил. Споткнувшись о ступеньку, она неловко повернулась, больно ударилась коленом, но успела схватиться за алтарный покров. Она цеплялась за него, как за последнюю надежду. Клара медленно встала, сжимая в ладони полотно, уже уверенная в своей безопасности. Отсюда, из этого убежища, никто не посмел бы вывести её силой. Всё ещё продолжая одной рукой сжимать ткань покрова, другой рукой она сбросила с головы платок. Короткие, как у мальчика, кудри обрамляли её лицо.

– Она остригла волосы…

Родные Клары отшатнулись от неё, как от прокажённой.

– У, подлая… – произнёс дядя, и в голосе его была такая боль, что сердце девушки сжалось, а на глаза навернулись слёзы.

– Оставьте меня, – сказала она срывающимся голосом. – Позвольте мне идти к Богу той дорогой, которую Он указал мне в моём сердце. Ведь вы хотите, чтобы я была счастлива! Мне ничего не надо! Не мешайте моему счастью!

– А ты подумала о матери? О сёстрах? – с упрёком спросил господин Раньери.

– Пусть они придут сюда, – ответила она и опустила голову.

Светлые пряди закрыли её глаза.

Так она стояла, удивительный победитель в грубом рубище, в ореоле неприлично коротких волос, полная силы, которую ей давало чувство правоты, заглушившее сознание вины, скрытой где-то в глубине души. Она вдруг поняла, что тот, кто хочет идти по жизни своей дорогой, идёт один, не оглядываясь на мать, отца, брата или сестру, как бы это ни было больно. Иначе он не будет самим собой.

Дядя Мональдо ушёл первым. Гневно фыркнув, он запахнул плащ и размашистым шагом покинул храм. За порогом он сплюнул и сдержанно выругался.

– Мы ещё придём сюда. Она должна вернуться домой, – услышала она его голос.

Господин Раньери, другие родственники и слуги, смерив презрительным взглядом стоявшую у алтаря девушку, выходили из церкви, разозлённые, в изумлении качая головами. Наконец, все ушли. Стало тихо. Клара всё ещё стояла, держась за покров алтаря, напряжённо прислушиваясь, не вернутся ли они. Она сотрясалась от рыданий, исторгнутых из сердца. Затем, упав на пол, она плакала так сильно и так горько, словно земля разверзлась у неё под ногами и неоткуда было ждать спасения. Она кусала руки, чтобы сдержать крик, и вся дрожала, как лист в бурю. Горько рыдая, она испытывала муки, словно появлялась на свет заново для новой жизни. В этой боли была и боль её матери, сестёр и других близких. Лицо её было мокрым от пота и слёз, опухшие веки с трудом открывались при свете, губы дрожали и с трудом ловили воздух. Но холод каменного пола постепенно успокоил плачущую девушку. Дыхание её становилось ровнее, слёзы на щеках высохли.

За окнами уже были фиолетовые сумерки, когда Клара поднялась на ноги, разбитая, обессилевшая, бледная, как после тяжёлой болезни, но спокойная. Ей показалось, что руки Христа на распятии чуть заметно шевелятся на неподвижной стене.

В последующие дни она старалась жить так, как и намеревалась: каждые три часа молилась перед алтарём, а остальное время работала в саду. Но она уже не чувствовала покоя. В её ушах продолжали звучать грозные слова: «Мы ещё вернёмся сюда!» Она напряжённо вслушивалась в отдалённые голоса, и ей казалось, что она различает приказы дяди Мональдо. Предчувствия не обманывали её. Слуги господина Фавароне часто крутились вокруг монастыря, так как им было приказано следить за каждым шагом Клары, если она выйдет из стен монастыря Святого Павла. Но Клара осмотрительно не покидала места, где она была защищена правом убежища. Впрочем, ей незачем и некуда было выходить.

В эти трудные дни её навестили Агнесса и Бона.

– Я восхищаюсь тобой, Клара, из-за того, что ты сделала, – сказала Агнесса, с любовью вглядываясь в бледное лицо сестры, в её блестящие глаза, темнеющие какой-то новой глубиной.

– Я счастлива, и… мне трудно, – прошептала Клара.

– Возьми меня к себе. Я хочу жить, как ты. Не для себя. Когда ты ушла из дома, я поняла, что величайшая радость – в том, чтобы забыть о себе, в самоотречении. Я говорила об этом с матерью. Она это понимает и не отрекается от тебя, хотя и боится признаться, что думает так же, как ты.

– Как я молилась об этом! И Бог услышал меня! Бог просветил её! – Клара внезапно оживилась. На её бледном, как мел, лице появился румянец.

– Ты позволишь мне пойти за тобой? – спросила Агнесса, напряжённо и выжидающе глядя на сестру.