Клара Ш.: Музыкальная трагедия

Клара.Мой самый слабоумненький с самого начала тянулся к сочинительству. Он хотел освоить все инструменты, приходилось из рук вырывать арфы, виолончели, контрабасы, тубы и тромбоны. Он присасывался к ним, как улитка. Его ошибка заключалась в убеждении, что быть гениальным значит обязательно перекрывать, превосходить, преодолевать уже существующее. Но гению не надо ничего преодолевать, ведь он может лишь плодить мертворожденных. Все давно уже создано. Только женщине не позволено создавать.

Комманданте(в радостном возбуждении).А жизнь не стоит на месте! Что ты вколола мне на сей раз, Аэли? Феноменал?

(Луиза играет увертюру к «Вильгельму Теллю».)

Клара(истерически).Видит Бог, все уже создано. К чему доказывать свою неповторимость? И однако эти маэстро извергают бесконечные вереницы слов и звуков, чем больше они творят, тем больше скудеют. Пузыри из слов и созвучий!

Комманданте(торжествуя).Вот именно! К делу! Прямо сейчас!

Клара(словно пробудившись, поворачивается к нему, но он ее не замечает).Все проходит, все прах и тлен, и эта мучительная, такая горькая взвинченность последних дней, быть может, пройдет, как проходит все.

(Распахивается дверь, маленькая Мария топает ногой и кричит.)

Мария.Когда же я увижу наконец прелестный самолетик? Сейчас хочу!

(Аэли и горничная уводят Марию, утешая ее обещаниями. Две другие служанки обступили Д'Аннунцио и деревенскую девку и аплодируют им. Эти аплодисменты — магический сигнал для обеих пианисток, он действует на них как павловский рефлекс, обе навостряют уши. Луиза немного приподнимается, отрываясь от табурета. Она кланяется и делает книксен. В этот момент подкравшаяся сзади Клара коварно выхватывает из-под нее табурет и садится на него. Она тут же начинает играть шумановский «Карнавал» (или «Крейслериану»). Чувствуется немецкая школа. Клара не обращает внимания на возмущенную Луизу, которая хочет-таки сесть и плюхается на пол.

С оскорбленным видом Луиза идет к столу и снова начинает что-то жевать, пить шампанское и т. д.)

Клара(элегическим тоном, продолжая играть).Вечно нас окружает назойливая публика, надо укрываться, чтобы быть самими собой. Мы принадлежим всему миру, а мир принадлежит тому, кто им овладеет. Вслед за мужским гением тут же является детский, их уже тем более можно по пальцам пересчитать. Когда-то я была одним из них. Мой отец забросил меня в фортепьянную пустыню. Куда ни глянь — всюду оскаленные клавиатурой пасти. И в этом страшном отшельничестве мне оставалось только одно: изводить себя все более многотрудной игрой. (Резким, неблагозвучным аккордом обрывает игру и закрывает лицо руками. Луиза, быстро настроившись на мирный лад, предлагает ей ломтик дыни.)Мысль об артистической славе как цели жизни быстро захватила меня. Мир становился моей стихией, в противном случае женщина покидает его, не оставив следа. Было время, когда меня даже сравнивали с воздушным существом, маленьким эльфом. (Карлотта, словно помянули именно ее, фуэтирует из-за кулис, выделывает всевозможные фигуры, размахивает руками.)

Карлотта.Если я не ослышалась, тут говорили о сущности искусства. Я тоже причастна искусству и хотела бы высказаться на сей счет!

Луиза.Сколько тысяч сердец млело от счастья, слушая мою игру, а те, кто не попадал на концерты, могли слышать меня по радио.

Карлотта.Я выражаю прелесть искусства исключительно своим телом, при этом могу самым невероятным образом сгибать и скручивать каждый свой миллиметр. Можно сказать, я искусство во плоти. Позвольте выразить это наглядно! (Танцует.)

Луиза.Многие из тех, кто слышал меня по радио, слали письменные отклики.