Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Многие были убеждены, что если Англию наказал бог, то его гнев вызвали, в первую очередь, придворные нравы. В «викторианской» по духу советской историографии отмечалась «нравственная распущенность», царившая при дворе Карла II, а в некоторых работах с уместной этому случаю иронией приводились детали, побуждавшие читателя в полной мере оценить глубину падения буржуазно-дворянского общества. Так, Е. Б. Черняк сообщал, что Карл II «волочился за каждой юбкой», имел прозвище «Старина Роули», в честь лучшего жеребца королевской конюшни, и гордился им, а одна из его любовниц актриса Нелли Гвини спаслась от разъяренной толпы, прокричав: «Я добрая протестантская шлюха» [147, 175]. Слегка приспустившая покровы викторианской морали современная российская историографии стала чуть откровеннее в представлении информации об этой стороне жизни стюартовского двора, хотя прежний иронично-морализаторский тон сохранила. Например, Л. И. Ивонина пишет: «Король подавал пример всей стране. Любители амурных авантюр всеми силами освобождались от гнета пуританской морали. Парламент Английской республики карал супружескую неверность смертью, а при Карле добродетельность и верность стали предметом насмешек, прекратились разговоры о воздержании и вреде незаконных связей» [120, 200–201]. Она даже сообщила, что придворный доктор короля полковник Кондом изобрел презерватив, когда «число собственных наследников начало смущать любвеобильного Карла». Между тем, в текстах Черняка и Ивониной обнаруживается отличие, не кажущееся второстепенным. Черняк утверждал: «Большинство подданных веселого монарха не было склонно ни к античным параллелям, ни к восхищению вкусом, проявленным королем. Недаром богобоязненные буржуа-пуритане, ужасавшиеся от безнравственности двора, превращенного в аристократический дом терпимости, были в то же время весьма озабочены тем, чтобы в этом „чертоге сатаны“ особым фавором пользовалась угодная им содержанка, а не ее соперницы». Ивонина пишет иначе: «Было очевидно, что значительная часть англичан предпочитала вседозволенность Реставрации моральным законам времен республики Кромвеля». Как общество воспринимало шалости королевского окружения, с презрением, равнодушием или долей энтузиазма? Действительно ли это было чем-то из ряда вон?

Историк Р. Хаттон полагал, что господство пуританской морали в 1650-е гг. в известной степени миф, тогда наблюдался беспрецедентный рост публикаций эротический сочинений, а написанное в XVI веке сочинение П. Аретино с гравюрными изображениями разнообразных поз, используемых в половых актах, вышло в 1658 году. Популярность этого издания косвенно подтверждают записки Коллинса. Описывая русский свадебный обряд, он говорит о «свадебных песнях, таких непристойных, что сам Аретино покраснел бы, если их услышал» [21]. Лондон 1659 года описывали как город трактиров, в которых лица обоих полов пьянствовали и танцевали. В 1663 году посол Франции в Лондоне писал, что английское придворное общество скучно и невинно по сравнению с двором Короля-Солнце. Правда, через несколько месяцев он был под впечатлением «скандала на водах», когда на курорте придворная дама родила прямо на балу [58, 185–186]. Нельзя ли предположить, что двор Карла II, столь критикуемый Кларендоном за пороки, лишь делал смелый шаг в сторону форм сексуальности, возобладавших в высших классах Англии в XVIII веке? Во всяком случае, интерпретация сексуальности в раннее новое время, предложенная известным английским историком Лоуренсом Стоуном, допускает такую версию. Стоит помнить, что либертинаж имел ренессансные корни. Фривольность двора была одновременно осуждаема и привлекательна для тех, кто стоял чуть ниже на иерархической лестнице. Л. Стоун обратил внимание, что дневник Пеписа, с одной стороны, свидетельствовал о шоке и даже отвращении ко многому из того, что он слышал, с другой, привычки двора вызывали его интерес, зависть и стремление имитировать их [99, 349]. О нравах в сфере сексуальной жизни свидетельствуют произведения придворных остроумцев, в том числе графа Рочестера. Кибл писал: «Сексуальная неразборчивость Карла и его двора, культ ненасытных мужчин и доступных женщин, пренебрежение к супружеской верности со стороны и тех, и других было одновременно характерной и новой чертой в английской культуре» [62, 171].