Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Бегство Кларендона вызвало поначалу общественное негодование. 9 декабря Ричард Боуэр писал из Ярмута своему корреспонденту: «В городе и графстве говорят только о том, что в его бегстве виновны лорды, за исключением герцогов Албермарла и Бекингема и графа Бристола. Доходит до разговора, что верховенство нации сосредоточено в палате общин, а пэр не может иметь привилегий больше, чем любой человек. Я нахожу, что только отсутствие лидера не позволяет им подняться на открытое восстание. Они так тверды в убеждениях, взятых из книг, которые у них в руках, как другие верят церкви, а магистраты слишком пассивны в выполнении своих обязанностей» [2, VIII, 67–68]. Как видно, «доброе старое дело» было живо, но бегство Кларендона вряд ли могло стать поводом для бунта; через несколько недель о нем не так часто вспоминали.

В новом изгнании Хайд прожил семь лет, столько же, сколько находился у власти. Эти годы были для него драматичны, но бедны событиями, не как предыдущие. Больной, почти развалившийся старик, которому вскоре после отъезда исполнилось шестьдесят, нуждающийся в помощи двух слуг, чтобы как-то передвигаться, оторванный от родных, вынужденный унижаться в надежде, что не будет изгнан из Франции, избитый пьяными моряками, мучающийся от боли и обид, вежливого презрения французов, ненависти соотечественников, разве мог он предположить такую участь! Временами его охватывало отчаяние, и «не было иной надежды, кроме как найти покой в могиле». Такой печальный опыт отразился в его трактатах о морали, к написанию которых он приступил, свыкшись со своим положением. В эссе «О болезни» он с явным знанием вопроса рассуждал о том, что болезнь «не только разрушает тело, но также калечит разум, лишая его блеска. Болезнь и боль всегда лишают сна, мешают думать, путают мысли, лишая их ясности, вселяя меланхолию и вызывая фальшивые образы, вызывающие такую же боль, как сама болезнь». Он добавлял: «По правде, у человека в болезни нет другого занятия, как умирать. Болезнь заставляет этого желать» [5, 146–147]. Однако Кларендон не сдался, не сложил руки, и в этом, как он считал, помог Бог. Прежде всего, вера напоминала ему о том, что «терпение есть христианская добродетель, привычка разума, помогающая не только сносить и выдержать оскорбления, нападки и давление, и удалить яд, но и составить сердечное средство из здоровых компонентов и сохранять внешнюю жизнерадостность. Терпение — это моральная добродетель, позволяющая контролировать разум и противостоять самым жестоким проявлениям Холеры, Злобы и Ярости» [51, 147].

В «Размышлениях и рассуждениях о псалмах Давида» Кларендон утверждал, что верить Богу и молиться — это лучшее лекарство: «Бог желает быть нашим доктором, он излечивает все наши болезни. Другие врачи могут стремиться помочь, но не иметь нужных умений и потерпеть неудачу. Ему же послушны все болезни и слабости, они излечиваются, стоит ему прикоснуться. Но каждый пациент волен отказаться от лечения, не следуя предписаниям врача и не подчиняясь его воле. И тогда этот доктор, который может творить чудеса, избавляя от болезней, не сделает для лечения ничего… Достаточно, что он вложил лекарство в наши собственные руки» [5, 654].