Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Во-вторых, Кларендон, как и все роялисты, был сторонником концепции божественного происхождения власти монарха, и не мог смириться с тем, что Гоббс фактически сформулировал договорную теорию ее происхождения в том же духе, что индепенденты. Он не согласен с представлением о «войне всех против всех» как основании этой теории. Гоббс не прав, утверждая, «будто в основе войны лежат законы природы, и это дает сильному права на все, принадлежащее более слабому; будто мир и безопасность не могут наступить, пока не будет заключено соглашение и назначен суверен, обладающий всей властью, чтобы их обеспечить, пока его полномочия и магистраты не вырастут до величия и размеров Левиафана». Кларендон писал: «Мы говорим: в основании природы мир, и когда Бог природы дал своему созданию, человеку, власть над всеми другими своими созданиями, он также дал ему естественную власть, чтобы управлять миром в гармонии и порядке. Сколько бы человек не потерял в своей непорочности, не проявив послушания своему Создателю, и какое бы жестокое наказание не претерпел за это неповиновение, это не значит, что Его власть над человечеством хоть в какой-то степени уменьшилась или ослабла. Мы не можем не видеть в нем настоящего правителя мира, и это продолжается с давних времен, какие мы только можем просчитать» [4, 66–67]. Доказательства Кларендон находил в Священных текстах, из которых делал вывод: такой гармоничный порядок существовал уже до великого потопа.

В-третьих, как видно из этих отрывков, он был обеспокоен тем, что концепция Гоббса создает угрозу свободам и собственности свободнорожденных англичан. Он различал истинную свободу, регулируемую законом, и злоупотребление свободой, когда дурные и раскольнически настроенные люди развращают слабых и своенравных подданных, поднимая их на восстание против суверена и законного порядка. Закон и послушание вытекают не из договора, а из обычаев предков, уважение к которым является обязанностью и подданных, и власти. Произвол со стороны власти и ограничение ею свобод граждан недопустимы. Доказывая, что власть не может покуситься на земельную собственность англичан, он отвергал аргумент, основанный на норманнском завоевании. В отличие от практически всех теоретиков той эпохи он утверждал, что приход Вильгельма Завоевателя не сопровождался массовыми конфискациями. В-четвертых, учение Гоббса неприемлемо для Кларендона потому, что игнорирует важнейшую для последнего сторону политической теории — соотношение монархии и парламента. Он защищал идею английской конституции, частями которой является как наделенная широкими, но не абсолютными, полномочиями наследственная монархия, так и принимающий законы и устанавливающий налоги парламент, Тайный совет, судебная система и епископальная англиканская церковь.

Кроме автобиографических, религиозных и политических сочинений Хайд написал в эмиграции многочисленные труды по «моральной философии», часть которых уже рассмотрена. Основываясь на авторитетах, древних, современных и церковных, он аккумулировал в них собственный опыт, понимание людских характеров и слабостей. Он в каком-то смысле синтезировал то, что на индивидуальном уровне раскрывал в своих знаменитых исторических портретах. Если наш современник прочитает эти эссе, то не останется равнодушным, и может прислушаться к мыслям мудрого старика о вечном, о том, как сдерживать страсти, уметь терпеть в бедах и болезнях, ценить дружбу и уметь дружить, уважать старость, стремиться к образованию, каяться. Конечно, в разные времена люди проявляют чувства по-разному, и в зависимости от собственного статуса. Так, мы почти разучились каяться, зато иногда «саморефликсируем». Как и в те времена, верим, разочаровываемся, презираем, обижаем и иногда прощаем. Историк Оллард назвал годы жизни Кларендона в эмиграции «последней жатвой». Во время той жатвы был собран богатый урожай. Труды Хайда — часть сокровищницы мировой культуры и огромное достижение человеческого интеллекта. Он был и останется интересен, по крайней мере, для многих, потому что пытался понять Человека — самая заманчивая и, увы, неразрешимая задача.