Кларкенвельские рассказы

После взрыва с воплями и криками «Помогите!» в церковь ворвалось несколько человек. «Караул! Караул!» — надрывалась одна женщина. Сбегая с крыльца, Хэмо Фулберд, будто ни в чем не повинный сторонний свидетель происшествия, крикнул: «Беда! Спасайся, кто может!» Мельник был настолько поражен случившимся, что потерял дар речи и не мог двинуться с места. Он невольно поднял глаза к витражу; «окно Иесея», к его великому облегчению, было цело и невредимо. Но увидев улепетывающего Хэмо, Бейтман закричал: «Он! Он! Это он!» Раз уж ему выпало первым опознать лиходея, мелькнула мысль, ему и возглавить погоню. Выбежав на крыльцо, он заметил, что Хэмо свернул на Сепулкер-элли. «Бей его!» — крикнул он, надеясь, что кто-нибудь его услышит, а сам побежал за Хэмо к открытому полю Смитфилда. К нему присоединились двое горожан. «Смерть ему! Смерть! — мгновенно распалившись, орали они. — Бей его, ребята!» Хэмо уже добежал до хлевов, где держали свиней на продажу, он на миг обернулся, но Коук не разглядел его лица. Уворачиваясь от подводы, Хэмо сбил с ног торговца вафлями; мгновение помедлил и быстрее прежнего помчался мимо быков и волов к воротам монастыря Сент-Бартоломью. Коук Бейтман понял: сейчас беглец влетит в церковь, чтобы там найти убежище. К разгоряченным преследователям присоединились торговец вафлями и коновал. Коновал сдернул с себя кожаный фартук и отчаянно вращал его над головой. Их вопли мешались с блеянием и мычанием скотины; казалось, сумятица охватила весь рынок.

Хэмо слышал за спиной шум погони. Он вбежал в ворота, промчался по булыжной дорожке и толкнул тяжелую церковную дверь; не чуя ног, понесся по проходу и, задыхаясь, рухнул у главного алтаря. Прислонившись головой к холодной плите, он горько заплакал. Вокруг пахло камнем и еще чем-то давним, совсем забытым, — то был запах первозданного камня, добытого со дна древних морей. Весь мир состоит из камня.

Кто-то привел окружного констебля и церковного сторожа, им сообщили о страшном преступлении, свершившемся в церкви Гроба Господня. Те, в свою очередь, распорядились вызвать Кристиана Гаркика, окружного олдермена, который в это время был занят в городской таможне: он контролировал сбор пошлин на шерсть. Ему тут же сообщили, что злодей укрылся в церкви, но настоятель монастыря Сент-Бартоломью его знает: это Хэмо Фулберд, художник, он давно работает в монастыре, иллюстрирует священные книги.

— Он что, ученый монах? — спросил настоятеля Гаркик.

— Какое там. Бедняга слаб умом.

— Тогда его можно повесить, — заключил Гаркик, поглядывая в сторону порта, где разгружалось несколько кораблей. — Впрочем, епископ, наверно, предпочтет сожжение на костре.

К тому времени у церковного входа собралось немало горожан, готовых схватить Хэмо, если он вздумает выйти или попытается тайком выбраться из храма. Правила церковного убежища были известны всем. Пока злоумышленник находится в храме, никто не вправе помешать желающим принести ему еду и питье. Сорок дней он может чувствовать себя в безопасности, но по истечении этого срока архидиакон своею властью может его изгнать. Впрочем, при желании Хэмо может до этого срока покинуть королевство.

Как только Хэмо укрылся в церкви, настоятель вызвал к себе помощника, Уильяма Эксмью, и старейшего монаха капитула.

— На нас обрушилось сонмище бед, — едва войдя в келью, объявил Эксмью. — Каким образом этот парень связался с гнусными еретиками?

— Тот, кому не дано ходить по городу, волей-неволей ходит по дремучему лесу.

— Это вы к чему, святой отец?

— Ему с детства свойственна была какая-то исступленность. Себе на горе он родился на свет.

— Но теперь, — зашептал престарелый монах, будто опасался, что их подслушивают, — он, как дикий волк, вне закона, его может прикончить каждый.

— Знаете, что он сказал, когда просил укрыть его здесь?

— Что? — мгновенно откликнулся Эксмью, чувствуя, что, того и гляди, его прошибет пот.

— «Господь уготовил мне страдания. Здесь мой дом». — Настоятель перекрестился. — Бедняга. Тише. Слышите? — Он приоткрыл дверку в задней стене капитула; снаружи донеслись крики и пение собравшейся толпы. — Не иначе как Сатурн вошел в неблагоприятную фазу. — Настоятель очень верил во влияние звезд и планет на жизнь людей. — Меня преследуют мрачные мысли. А вдруг и в нашем монастыре тоже плетется какой-нибудь заговор?

— Не может того быть, — снова без промедления откликнулся Эксмью. — Я лолларда издалека чую. Других здесь нет. Один только Хэмо.

— Но как он умудрился изготовить «греческий огонь»?

— У него золотые руки, святой отец. На моих глазах он не раз мастерил затейливые диковины.

— Вот как? А теперь натворил бед. Зачем только я дожил до осквернения нашего монастыря! Голова поседела, я старик. Довольно уж пожил, Господи, прибери меня. — Он вздохнул и прошелся по келье. — Мы его исповедуем, а потом уговорим уйти добровольно.

— Если он выйдет отсюда, его схватят и будут терзать, — зашептал престарелый монах. — Могут затерзать до смерти.

Эксмью усмехнулся и прикрыл ладонью рот.

— Что тут говорить, его ждет не блаженство, а муки.