Классические мифы Греции и Рима

(Гомер. Одиссея. XXIII, 1-313)

Эвриклея, послав рабынь к Одиссею, побежала наверх к Пенелопе сообщить ей радостную весть. Войдя в стальню, стала она у изголовья спящей царицы и сказала:

– Пробудись, дитя мое, твои глаза увидят наконец того, кого ты так долго ждала. Твой Одиссей возвратился и убил всех твоих женихов.

– Друг мой Эвриклея, – отвечала Пенелопа, проснувшись, – знать, боги помутили твой ум! Иначе не стала бы ты смеяться над моей печалью, тревожить меня ложной вестью и не прервала бы ты моего сна! Ни разу еще не спала я так сладко с тех самых пор, как супруг мой отправился мне на горе в троянскую землю. Ступай же вниз, оставь меня. Потревожь меня другая служанка, не ты, – неласково бы отпустила я ее, но тебя защищает старость.

– Нет, дитя мое, я пришла не смеяться над тобою, – возразила старушка, – Одиссей здесь. Тот чужеземец, над кем так все ругались, – супруг твой. Телемах знал это, но благоразумно скрывал тайну отца, пока тот не отомстил врагам.

Радостно поднялась царица со своего ложа и, проливая потоки слез, обняла старушку, говоря:

– Скажи же мне, дорогая моя, чистую правду. Положим, он возвратился, но как же он сладил один с целой толпой женихов?

– Избиения я не видала, – отвечала старушка, – а слышала только стоны. Мы, служанки, были заперты на ключ в нашей горнице и сидели там, забившись в угол от страха, пока Телемах нас не позвал. Тогда только увидела я Одиссея, стоящего между грудами тел убитых, и радостно было мне смотреть на него. А теперь он окуривает дом серой и послал меня за тобою.

– Друг мой Эвриклея, – сказала Пенелопа, – подождем еще ликовать и радоваться. Быть может, женихов поразил ктонибудь из бессмертных в гневе на них, злодеев, за то, что они не ведали правды и не хотели уважать никого – будь он знатного или низкого рода. Но Одиссея мне – увы! – не видать, погиб он далеко от родины милой!

Пенелопа в сомнениях

– Странное слово ты молвила, дитя мое, – отвечала старушка. – Я своими глазами вчера вечером видела рубец на колене чужеземца и тотчас же по этому рубцу признала в нем твоего супруга, и хотела было идти к тебе поведать об этом, но он зажал мне рот рукою и принудил меня к молчанию. Но следуй за мной и казни меня смертью, если я неправду сказала.

– Трудно, друг мой Эвриклея, проникнуть в сокровенные мысли богов, как ни мудра ты, – сказала Пенелопа. – Но пойдем к сыну: посмотрю на убитых женихов и на того, кто их убил.

Сказав это, Пенелопа пошла вниз по ступеням волнуясь и испытывая то страх, то надежду. Вступив в залу и не говоря ни слова, села она у стены, освещенной огнем очага. Одиссей же сидел напротив нее у высокой колонны и, потупив взор, ожидал, что скажет ему супруга. Пенелопа хранила молчание, ибо сердце ее было полно тревоги. То казалось ей, что чужеземец похож на Одиссея, то сомневалась, видя на нем такое жалкое рубище. Наконец Телемах подошел к матери и сказал:

– Жестокая! Ты сердцем бесчувственней камня! Зачем ты сидишь в отдалении, не хочешь подойти к супругу; не молвишь ему ни слова, не расспросишь его ни о чем? Во всем свете не найдется жены, которая встретила бы так неприветливо супруга своего после двадцатилетней разлуки. Да, у тебя просто каменное сердце!

– Милый сын мой, – сказала ему в ответ Пенелона, – от волнения я не могу сказать ни слова, никакой вопрос на ум мне не приходит, не смею даже прямо в глаза посмотреть. Если он подлинно Одиссей, то я имею надежное средство узнать его, ибо есть вещи, известные только мне и моему супругу, – о них-то я спрошу его.

Одиссей улыбнулся и сказал Телемаху:

– Сын мой, оставь мать, пусть она испытает меня: скоро убедится в истине. Я в изодранном рубище, и ей трудно признать меня к этой одежде. Но нам надо подумать, что теперь делать. Если любой человек совершит одно только убийство, то и тогда он бежит от мести родственников убитого; мы же погубили многих благороднейших юношей Итаки. Я думаю так: идите, прежде всего омойтесь, облекитесь в богатые одежды, скажите и рабыням, чтобы украсили свой наряд; потом позовем певца и заставим его играть на лире и петь, чтобы проходящие мимо дома думали, что здесь празднуется брачный пир и чтобы слух о смерти женихов не успел распространиться, пока мы не удалимся из города. Там на свободе мы обдумаем, как поступить.

Вскоре весь дом загремел и задрожал от пения и пляски. Мимо идущие говорили:

– Должно быть, царица празднует брак свой с кем-нибудь из женихов. Неверная! Не хотела дождаться супруга и покидает дом!»

Той порой Одиссей омылся в бане, натер тело благовонным елеем и облекся в красивый хитон и мантию. По воле богини Афины лицо его просияло красотой, стан выпрямился, а волосы ниспадали золотистыми кудрями на плечи. По выходе из бани сын Лаэрта снова вернулся в залу и сел на прежнее место, напротив Пенелопы.