Классика, скандал, Булгарин… Статьи и материалы по социологии и истории русской литературы

Пока вопрос рассматривался, Полевой 22 февраля умер, но по приказу императора деньги (1 тыс. рублей) в дальнейшем ежегодно выплачивались его семье935.

В 1847 г. в справке III отделения о Полевом говорилось: «Хотя вначале направление Полевого было несколько свободомыслящее, но после 1834 года, когда запрещен был журнал его за критическую статью об одной драме Кукольника и когда в III отделении сделано было ему внушение, он в полном смысле исправился и до конца жизни был ревностнейшим поборником всех благих целей правительства»936. В качестве награды за свою деятельность он в течение жизни получил орден Св. Анны III степени и три бриллиантовых перстня937.

Подведем итог. В случае с Полевым III отделение успешно решило стоявшую перед ним задачу. Министерство народного просвещения с санкции императора лишило журналиста возможности в собственном издании последовательно пропагандировать свои реформаторские взгляды, при этом благодаря III отделению литератор лично не подвергся репрессиям и не снискал ореола мученика. Напротив, его время от времени поощряли: и морально, и материально (с помощью даров и даже регулярных прямых денежных выплат). Кроме того, руководители III отделения лично устно и письменно указывали ему на отклонения от «верных» взглядов. В результате если раньше в его деятельности было две стороны: с одной – критика отдельных недостатков и призывы к реформам, а с другой – восхваление монарха и России (причем скорее не ее прошлого и настоящего, а будущих перспектив), то теперь он отказался от критики и писал в основном тексты, полезные режиму (панегирические монархические статьи в газетах и исторические монархическо-патриотические книги и пьесы), был благодарен царю и III отделению за поддержку и, что любопытно, скомпрометировал себя в глазах оппозиционно настроенных читателей. В среде же лояльной публики правительственная поддержка литератора создавала власти репутацию просвещенной и поддерживающей литературу и искусство.

ФЕОКТИСТ УЛЕГОВ, АВТОР «ГОСТИННОГО ДВОРА РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ» 938

На карте русской литературы герой этой статьи, Феоктист Улегов, практически незаметен, его имени нет ни в одном биографическом справочнике. Максимум, что можно найти, это справка в указателе имен «Сочинений» А. А. Дельвига (Л., 1986), подготовленных выдающимся знатоком пушкинской эпохи В. Э. Вацуро. И звучит она так: «Улегов Феоктист Андреевич, поэт-самоучка». Немного лучше обстоит дело в исторической науке, где его имя несколько раз упоминалось в связи с историей демидовских заводов939. Однако и там биография Улегова почти не освещена. В то же время и по своей очень необычно сложившейся жизни, и по весьма специфическому по направленности творчеству он заслуживает исследовательского внимания. В настоящей статье впервые делается попытка дать жизнеописание и характеристику произведений этого литератора.

Феоктист Андреевич Улегов родился в 1803 г. в крепостной семье в Нижнетагильском горнозаводском округе, принадлежавшем уральским магнатам Демидовым. Отец его был портным при заводе. По свидетельству экономиста В. Д. Белова (происходившего из династии тагильских заводских служителей), «уральские заводы готовили у себя <…> все до последнего гвоздя»: «канаты и сальные свечи для рудников», «обувь рабочим», писчую бумагу, фаянсовые чернильницы и пр.940 Пошив рабочей одежды также входил в число вспомогательных отраслей тагильского хозяйства941. Но авторитет Андрея Улегова строился скорее не на профессиональной, а на духовной основе: правительственный агент С. Д. Нечаев называл его наставником здешней общины старообрядцев-поморцев и характеризовал как одного из «наиболее ревностных» ее представителей942. Старообрядцы – как поморцы, так и беглопоповцы – составляли на демидовских заводах многочисленные и влиятельные сообщества. Еще в 1760-х гг. Н. А. Демидов констатировал, что «ис прикащиков и служителей ревнителей церкви Божии нет, а все уклонились <…> во общество с раскольниками»943. При ужесточении конфессиональной политики во второй четверти XIX в. тагильские староверы писали о себе с достоинством: «Мы, стародавние жители <…> заводов <…>, местному начальству повинуемся и всякие возлагаемые на нас заводские повинности в работах со успешностию исправляем, а что касается до веры нашей <…>, то сия душевная принадлежность есть единого Бога»944.