«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Либеральствующие евреи, как известно, тоже всегда выступают как националисты. Уже самые названия их партий и их газет довольно часто свидетельствуют об этом. Кроме того, они выбирают для этого весьма двусмысленные выражения. Афишируя выражение «национальный», они в глубине души разумеют под ним свою собственную нацию, тогда как прочая публика обольщается предположением, что тут должно разуметь её нацию.

Итак, здесь пред нами обман с двух сторон, причем одна сторона, несмотря на некоторую специальную разницу от другой, работает в руку этой другой. И нечего удивляться, что, в конце концов, оба достойные собрата по обиранию народа все больше и больше сближаются в политическом гешефте, все больше и больше стремятся к союзу против третьего, т. е. против лучшей части народа. Здесь еврей и юнкер, как мы уже указали, образуют одну массу, хоть и весьма неоднородную, массу не только конкурирующих, но и взаимодействующих в смысле вредности и опасности для общества элементов. И потому кто еще рассчитывает здесь на действительное выступление юнкерства против еврейства, тот должен считаться совершенно неспособным к социальной наблюдательности и к политическому суждению.

Отдельные индивидуумы могли бы, конечно, сойти с общего пути и, говоря юнкерским языком, объявить себя рыцарями против евреев. При благоприятных обстоятельствах они могли бы даже добиться диктаторских полномочий. Но что-либо подобное имело бы лишь крайне мало общего с основными качествами этого сословия, даже едва ли что-нибудь другое, кроме стародавней личной боевой традиции.

Сословия как таковые, включая сюда самые высшие, частью разлагаются, частью окостеневают. Династии опускаются, вырождаются духовно и физически, и не существует никакой инстанции против такого вырождения, если даже, в исключительных случаях, и ничто не поможет выделиться из их потомства личности исторически выдающейся, в хорошем значении этого слова. Например, предотвратил ли Генрих IV судьбу падающей династии Бурбонов? Где гниют монархии, там не предотвратит падения даже действительно великий король – король, который вносит нечто хорошее и великое не потому, а вопреки тому, что он – король. Дела идут так, как они в среднем могут идти. Об этом нужно помнить, когда думают о такой задаче будущего, как обезвреживание евреев.

Если бы не внутренняя логика вещей, то при нынешнем безвыходном для ближайшего будущего положении кого-нибудь могло бы охватить нечто вроде отчаяния. Рост еврейского движения кажется вначале неудержимым. Где это движение не является формально-либералистским, там оно устраивается иначе, иногда даже на самый реакционный лад; только темп и манера здесь должны измениться. Современная Россия дает над чем подумать в этом смысле: там так называемая революция началась прямо в еврейской тине, тогда как во Франции ушло столетие на то, чтобы совершенно погрузиться в еврейское болото. Что во Франции – конец, то в России – начало. Даже сравнительно консервативные политики нового фасона предусмотрительно прикрываются в России по отношению к евреям программою равенства. За исключением крайних реакционеров, все актёры политической сцены в России до сих пор обретаются в еврейском плену. Выходит так, как будто бы отсутствует всякое просвещение насчет евреев, или как будто бы последние все держат в своем кармане. Так скверно по-еврейски не выходило в среднеевропейских революциях, даже у нас в 1848 году, хотя и тогда уже противники наши говорили постоянно, что поляки, евреи и литераторы создали все наше движение.

Некоторые исторические воспоминания позволяют считать наше положение и положение других значительнейших народов не столь погибшим, как это иногда кажется. Вспомним те времена, когда юнкерство задавало тон и господствовало над всем купно с попами. Новейшие века с их изобретениями, книгопечатанием и порохом наступили, и царство разбойничьих замков не смогло продержаться дольше. Большие баронства поглотили малые, опираясь на растущее значение более хозяйственных городских сословий. Развилась известная мера полезности монархического абсолютизма, и, несмотря на многое присущее ему дурное, он сумел провести в жизнь и кое-что хорошее. С точки зрения разложившихся состояний, это уже кое-что значило. Кодификации вроде прусской вышли если не хорошими, то все же лучшими, чем они смогли бы выйти где-нибудь при парламентарных состояниях.

Но парламентаризм, который сменил уже истлевший абсолютизм, снова вернул юнкерству нечто из прежней его политической самостоятельности не только потому, что были созданы палаты господ и магнатов, но и потому, что эти господа сумели приобрести силу и значение в палатах общин. Несомненно, что при каком-нибудь Фридрихе II безобразия хлебных пошлин и иные подобные же способы несправедливого угнетения народа были бы невозможной вещью.