Клеймо дьявола

По дороге домой я протекла еще больше. Тряпки съехали, неприятно натирали бедра. Даже колготы на внутренней стороне были сырыми. Мне было стыдно, обидно и противно. Это несправедливо! Так не должно быть.

Мать выслушала мой сбивчивый, лишенный многих, действительно многих подробностей рассказ. Нет, она не прижала меня к себе, не сказала, что все будет хорошо или хотя бы неплохо.

Я оказалась на улице. Она выставила меня из дома, сунув в руки таз и слепленный из обмылков кусок хозяйственного мыла.

Промозглый октябрь. День скатывался к концу. Поднялся ветер, небо заволокло плотной серой пеленой. Я стою в куртке и сапогах позади дома. И стираю в холодной воде свои вещи. Руки не слушаются, их скрючило от холода. Кисти покраснели, их щиплет. Вода в тазу розовая, мыльная, мне приходится ее таскать от колонки, что в конце огорода.

По ногам стекает мерзкая кровяная капля. Я ненавижу. И то, что я женщина. И то, что холод буквально выпивает меня. И то, что мать смотрит за мной из окна дома.

* * *

– Знаете, не многие столь откровенны, – признался Валентин Игоревич. – Даже после пары лет плотного общения с клиентом не всегда удается проработать или хотя бы просто проговорить какие-то особо травмирующие моменты.

– Это плохо? То, что я рассказываю?

– Нет, совсем нет. Это значит, вы готовы идти вперед, Лина. И я вас за это очень уважаю. Вы очень сильная женщина. Невероятно сильная.

– Спасибо, – несколько смутилась женщина. – Но я в этом сомневаюсь.

– Почему?

– Мне кажется, я выгорела. То, что я пишу для «Огней», меня несколько пугает. Эти статьи. Вы читали?

– Да, – кивнул Валентин Игоревич. – У вас удивительно легкий слог. И чувство сопереживания этим несчастным убитым девушкам.

– Вот именно! Сопереживание. Для настоящего журналиста нет ничего хуже, чем начать так глубоко погружаться в материал. Тем более такой. Меня пугает то, что я начинаю ассоциировать себя с ними.

Высказав мысль, Лина вдруг четко поняла, что именно она не давала ей покоя последнее время. Жуткие ассоциации упрямо лезли в голову.

– А вчера, представляете, у меня вообще случился приступ паранойи.

– Для этого был веский повод? Вам кто-то угрожал? Кто-то вас преследовал?

– В том-то и дело, что нет, – помотала головой Журавлева. – Я разговаривала с майором, ведущим эти дела, и вдруг почувствовала, что кто-то смотрит мне в спину. Такой, знаете, тяжелый взгляд. Меня аж передернуло.

– Вы ведь сообщили об этом полицейскому?

Лина фыркнула.

– Я так понял, что именно от полицейских вы узнаете детали дела. От того, с кем говорили? Он сможет вас защитить? – забеспокоился Валентин Игоревич.

Он смотрел на клиентку, чуть подавшись вперед. Желая ее поддержать, психоаналитик коснулся ладони Лины и слегка пожал ее.

– О, только не этот тип! Майор Парфенов ненавидит меня, – криво усмехнулась женщина, осторожно высвобождая руку из руки Валентина Игоревича. – И это у нас с ним взаимно.

* * *

– Парфенов, ты с дуба рухнул? – прямо спросил следователь Копылов.

– Не понял вопроса, Павел Иванович, – ответил Кирилл.

– Ты какого черта самодеятельность развел? Вам нужно отрабатывать контакты Лопатиной и Мацкевич. Шерстить их знакомых, приятелей. Камеры этого «Пеликана» просматривать за полгода – год. Искать связь. А ты чего устроил?

– Ребята отрабатывают. И смотрят, и шерстят.

– Ты мне сейчас вот это зачем притащил? – Копылов толкнул по столу бумагу с рапортом Парфенова.

– Павел Иванович, убийство Людмилы Степановны Осиповой по многим параметрам совпадает с нашими. Многочисленные побои, попытка удушения, связанные руки. Способ Осиповой зарабатывать деньги…

– Во-первых, Парфенов, Осипова умерла не от асфиксии, а от переохлаждения. Во-вторых, это дело уже раскрыто. Оно списано в архив. Осужденный отбывает наказание. Точка.

– А если это не он? Вы возьмете на себя такую ответственность?

Кирилл стоял возле стола Копылова и смотрел сверху вниз. Следователь редко когда приглашал оперативника присесть. Каждый поход в Следственный комитет напоминал вызов нашкодившего ученика в кабинет директора.

– Ты понимаешь, что, если все так, как ты говоришь, и убийство Осиповой нам придется взять себе в разработку, полетят многие головы и погоны? – Копылов приподнял очки и потер пальцами переносицу. – Значит, осужден невиновный. Значит, тот следователь допустил ошибку. Значит, судья допустил ошибку. Ты представляешь, какая поднимется вонь и шумиха?

– Да, вполне понимаю.

– И это будет висеть уже над нашей головой, Парфенов. Вот здесь, – Копылов постучал ребром ладони себе по шее. – С этими убийствами вообще все глухо. Возможно, висяк. А мне через полгода на пенсию. И я не собираюсь уходить на нее с понижением звания из-за тебя.

– Так вы рапорт подпишете? У меня сумка уже в машине, могу выезжать прямо сейчас.

Следователь вздохнул, отвернувшись от оперативника. Целую минуту – Парфенов следил за стрелкой больших часов, висевших на стене, – Копылов думал, кривя тонкие губы.

– И учти, майор, – Павел Иванович поставил визу решительным росчерком, – если ты ничего не найдешь, ты перестанешь совать свой нос туда, куда я тебя не отправлял. Ясно?