Клеймо дьявола

Она схватила меня за шиворот и поставила на ноги. Ворот рубашки затрещал, но не порвался, а лишь хорошенько сдавил мое горло.

– Бесовское отродье! – кричала она, волоча меня за собой.

Я не сопротивлялся. Не было в этом никакого смысла, ты ведь сама знаешь. Я лишь не понимал тогда, почему мать так разозлилась. Она тащила меня через весь дом, не заботясь, что я не поспеваю, что ударяюсь обо все углы.

Вот мы на улице. Ты помнишь, какой тогда был промозглый декабрь? Ветер, который выстужал до костей. Деревья трещали от мороза, а птицы замерзали. Называя меня чудовищными словами, призывая Бога в свидетели, мать завела меня за дом. Там она или ты стирали белье. Такое место, которое никто из соседей не увидит.

Мое наказание. Я должен был стоять и молить о прощении. Каяться в грехе. В смертном грехе. Мальчик десяти лет от роду. Чистый, непорочный, не видящий в сестре женщины. Но обвиненный в этом.

Я стоял на ветру в рубашке и штанах. Носки быстро промокли в снегу, потом замерзли. Сложив руки в молитве, я смотрел, как с неба начинает сыпать снег. Низкое небо, тяжелые тучи, колючие крупинки, что иногда ярко сверкают в фонарном свете.

Бог был в тот день слишком далеко. Он не слышал, как я зову. Как плачу от холода, и слезы замерзают на моих щеках. Все тело покалывает, немеет. Я переминаюсь с ноги на ногу, чтобы хоть как-то согреться.

А еще я молюсь за тебя, Магдалина. Я прошу, чтобы с тобой сейчас, пока я здесь, ничего не случилось. Ведь меня нет рядом, а ты можешь просто перестать дышать. Ты так нужна мне!

Наверное, это было первое и единственное чудо за всю мою жизнь. Я почти не болел после нескольких часов на морозе. Я воспринимал это чудом и благодатью еще очень долго. Пока не начал взрослеть. Понимаешь? Не все тогда прошло без последствий. Или это материнское проклятье было таким сильным, что у меня ничего не работает? Ни на сестру, ни на какую-то другую женщину. Я как ангел. До сих пор непорочен.

Но тогда я, дрожа от холода, не чувствуя пальцев, носа, щек, вошел в комнату. Тебя развязали, перестелили постель, кое-как одели в сорочку и накрыли. Я помню, что даже раны твои перевязали, чтобы они не кровили.

Лежа в своей постели, пытаясь согреться и не сильно клацать зубами, я был рад. По щекам катились слезы от того, что к телу возвращается чувствительность и меня всего словно колет раскаленными иглами. И от того, что Бог услышал мой маленький голос. Он спас тебя.

Вот тогда ты стала другой. Не той, что я знал тебя прежде. Еще сильнее, молчаливей. Я любовался тобой, пока никто не видит. Как же мне хотелось иметь столько мужества и сил, как у тебя. В тебе всегда был этот стержень. Мне хотелось, чтобы ты впустила меня в свою жизнь. Рассказала, что пишешь в тетради, которую всегда носила с собой.

Прошли месяцы. Ты стала совсем взрослой и какой-то отстраненной. Помню, как мать и отец относились к тебе. Я был восхищен. Ты не ломалась, ты продолжала жить, как прежде. Ходила в школу и делала привычные домашние дела. Смогу ли я когда-нибудь стать достойным тебя? Стать твоим другом?

Возьмешь ли ты меня с собой?

Да, я понял, что ты хочешь уйти. Уйти насовсем. Это было понятно по твоему взгляду. Ты решилась. А еще я видел, как ты тайком выносишь из дома свои вещи. Я видел твой тайник у забора. Но никому ничего не сказал. Знаешь почему, Магда?

Потому что я ждал, что ты заберешь меня с собой! Той ночью ты думала, что я сплю. Ты оделась, положила свой крестик на подушку. Раскрыла окно и легко влезла на подоконник.

Я лежал с открытыми глазами и смотрел на тебя. «Вот сейчас, – думалось мне, и дыхание замирало в груди от предстоящего восторга, – вот сейчас Магда протянет мне руку. Она возьмет меня за руку крепко-крепко и уведет из этого дома».

Разве ты не видела, как мне было там плохо? Как нам обоим было плохо, Магда? Ты ведь прошла через то же, что и я.

Ты просто выпрыгнула на улицу, не оглянувшись! Ты оставила меня с ними, нашими родителями. Одного. Совсем одного в этом доме.

Я бросился к окну. Но не мог позвать тебя, потому что горло будто сдавили холодные пальцы. Ни закричать, ни вдохнуть. Отчаяние. Я смотрел, как в ночи тенью мелькает твое темное платье. Ты ускользнула, растворилась, будто никогда и не было у меня старшей сестры.

* * *

– Ты хоть представляешь себе, что я тогда чувствовал? – Матвей снова ухватил Лину за волосы и потянул, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Я не знала. – Журавлева плакала.

Плакала искренне, переживая снова все, что было в те месяцы перед побегом из дома.

– Ты знала, – он был непреклонен, – ты все знала. Ты просто не воспринимала меня. Ну кто я такой? Мальчишка? Никому не нужный, забитый, сопливый пацан.

– Перестань…

– Закрой свой рот! – делая на каждом слове ударение, прокричал Матвей.

Он оттолкнул Лину. От ярости ноздри его раздувались, как у разъяренного быка. Он размазывал по скулам непрошеные слезы. Воспоминания, пробудившие в нем маленького мальчика, померкли. Остались лишь обида и желание отомстить.