Клеймо красоты

Его жене предписано было устроиться в кресле и вязать на спицах, а девочку затолкали за фортепьяно. Мама с дочкой испуганно переглянулись. Весь кошмар состоял в том, что вязать мама решительно не умела. Это была любимая дочкина забава: вязать прихваточки для кухни, наволочки на многочисленные подушечки, которыми были завалены диваны у них дома и на даче, плести крючком занавески, салфетки, даже платья куклам, в которые она по причине солидного возраста (одиннадцать лет!) уже не играла. А вот слуха у девочки совершенно, ну абсолютно не было, что страшно огорчало маму, которая работала в музыкальной школе, а иногда даже давала уроки дома. По-хорошему, это она должна была сидеть за фортепьяно, а дочка – в кресле, с вязаньем. Попытка объяснить ситуацию вызвала недовольную гримасу на лице телеоператора: «Это вне образа! Слишком нетипично!»

Девочка с тяжелым вздохом подняла крышку фортепьяно и принялась выбивать из инструмента «Турецкий марш» Моцарта, как выбивают пыль из ковра. Однако девочка очень старалась. Эту вещь она любила с самого раннего детства и в угоду маме однажды зазубрила ее совершенно автоматически, как теорему Пифагора или, к примеру, стихотворение ненавистного Некрасова.

На лицах взрослых тотчас появилось то умиление, смешанное с отвращением, какое всегда нисходит на них, когда вундеркинды начинают проявлять свои таланты, и оператор понял, что именно на этой жизнеутверждающей ноте и нужно начинать съемку.

Журналистка встала в кадр, стиснула микрофон в потном кулачке и, сияя улыбкой, начала:

– Дорогие телезрители! Сегодня мы ведем свой репортаж из квартиры товарищей Старостиных.

Звукооператор покачал головой в наушниках и махнул девочке, чтобы перестала играть: фортепьяно забивало голос ведущей. Девочка, не поняв, еще сильнее ударила по клавишам, но после того, как ей показали кулак, отдернула руки, будто обожглась, и обиженно съежилась на стуле: тощенькая, долговязая, на редкость некрасивая девчонка.

«Вот уж гадкий утенок! – презрительно подумал осветитель. – Такие на всю жизнь остаются уродинами».

– Накануне сорокалетия Великой Победы в этой семье произошло знаменательное событие, – стойко продолжала ведущая. – Красные следопыты доставили сюда письмо от Василия Дворецкого, отправленное из военного госпиталя еще в 1942 году, но только сейчас нашедшее своего адресата. К сожалению, Василий Дмитриевич погиб через месяц после того, как написал свое письмо, и оно стало последней весточкой, которой так и не дождалась его жена, Ася Николаевна Дворецкая. Она скончалась год тому назад, до последней минуты не веря в гибель мужа и продолжая ожидать его возвращения. Не так ли, Мария Васильевна?

Камера скользнула по комнате и взяла в кадр худенькую женщину, сидевшую в кресле и неумело, зато старательно ворочавшую спицами. Напряженно глядя в микрофон, словно он и был камерой, Мария Васильевна выдавила чужим голосом:

– Да… мама всегда ждала отца и не верила, что его больше нет в живых. От папы перед смертью пришло еще одно письмо, уже с фронта, в котором он обещал, что обязательно вернется домой, и спрашивал, исполнила ли мама его просьбу. А она ничего не могла понять, поскольку предыдущего письма не получила. До самой смерти переживала, что отец ее о чем-то просил, а она не сделала. И только теперь стало понятно, что имелось в виду. Отец хотел, чтобы мама пошла…

Мария Васильевна осеклась и испуганно уставилась на ведущую. Было нарочно оговорено, чтобы она не касалась содержания знаменитого письма, потому что это самое содержание очень огорчило журналистку. Вместо того, чтобы описывать героические военные будни и грозить смертью немецким оккупантам, Василий Дворецкий повествовал о своей встрече со старым соседом, очевидно, репрессированным, искупавшим вину в штрафбате и умершим в госпитале. Вообще, в этом письме было море всякой чепухи, совершенно неинтересной рядовому телезрителю и неуместной в день празднования сорокалетия Победы. Но сам факт, конечно, замечательный: письмо из военного прошлого!.. Вот на этом и следует акцентировать внимание.

– Продолжайте, Мария Васильевна, – ласковым тоном промолвила журналистка, сделав страшные глаза.

Мария Васильевна нервно сглотнула, стиснула в кулаке спицы и снова заговорила, не тотчас поймав разбежавшиеся мысли:

– Я, к сожалению, ни разу не видела отца, я родилась в сорок втором году, через девять месяцев после того, как он ушел на фронт…

Она резко покраснела, сообразив, что открыла зрителям, сколько ей лет. Уже сорок три, а дочка еще маленькая, всего одиннадцать, значит, родила поздно, значит, в девках долго сидела, значит, никому не была нужна! На самом-то деле она вышла замуж в восемнадцать лет, едва окончив школу, другое дело, что все эти годы не могла родить и долго лечилась от бесплодия, пока совершенно не потеряла надежду. И вдруг – раз! – забеременела. Но не будешь же объяснять это всем и каждому, особенно в телекамеру!

Мария Васильевна невероятным усилием воли отогнала растерянность и снова заговорила: