Клеймо оборотня

— Нет. Я оборотень. Клаудиа оборотень. Другие — сумасшедшие… все… все они… пленники, судьи, толпа… безумцы.

Он замолчал, потом тихо добавил:

— Нет… нет, там есть один нормальный человек… только один…

* * *

Когда в последний раз он видел эти лица, этого печального, усталого молодого человека и эту печальную, усталую молодую женщину? Сорок пять лет назад? Возможно ли, что с тех пор прошло сорок пять лет? Ему было восемнадцать, когда он впервые увидел их в зале суда, а теперь ему уже за шестьдесят, он стар, измучен, болен и скоро умрет. Но они-то! Они ничуть не изменились, нисколько не постарели, они выглядят такими, какими он запомнил их много лет назад.

Мишель де Нотрдам, знаменитый ученый, алхимик и астролог, придворный врач Его Католического Величества Карла IX, медленно покачал головой, вглядываясь в лица стоявших перед ним людей. Невозможно. Это не они.

Старый астролог прекрасно помнил те несколько дней в 1521 году. Так старики иногда помнят то, что случилось давным-давно в их молодости. Тогда его, восемнадцати летнего юношу, выходца из еврейской семьи, почти девять лет назад принявшей католичество, монсиньор послал в Полиньи в качестве наблюдателя за судебным расследованием, проводимым монахом-доминиканцем Жаном Буа. Дело не в том, что монсиньор не доверял Буа, по правде говоря, монсиньор Пьер д'Авиньон даже и не знал Буа. Дело в том, что д'Авиньон не доверял Инквизиции, по одной простой и легко объяснимой причине: все эти итальянские нововведения, с таким жаром поддерживаемые испанцами, как правило, не находят места во Франции.

И поэтому молодого Мишеля де Нотрдам отправили пешком в длинное путешествие из Парижа в Полиньи, чтобы его благодетель мог из первых уст получить отчет о расследовании дела по обвинению в ликантропии.

И вот он стоит среди публики в большом зале суда, ожидая, когда начнется слушание дела. Толстый деревянный барьер отделяет зрителей от скамьи подсудимых и судей. И только верительная грамота за подписью монсиньора д'Авиньон с указанием его полномочий позволила Мишелю пробиться сквозь толпу в первый ряд, и то не без помощи солдат. В зале непривычно тихо, не слышно громких возгласов, пьяных голосов и смеха — то есть обычного шума и гомона, с которым толпы зевак слоняются по судам в надежде поглазеть на человеческие мучения, а если повезет, то и на казнь. Сегодня голоса звучали приглушенно, в них слышался страх, ведь это был не просто суд над ведьмами, не обычное расследование ереси или отступничества, не разбирательство убийства, кражи или изнасилования. Все присутствующие видели изуродованные трупы, валяющиеся в грязи посреди городской площади, искромсанные, с жуткими ранами, оставленными нечеловеческими зубами, с выдранными кусками мяса и оторванными конечностями. Многие из тех, что пришли сегодня в суд, слышали крики боли и мольбы о помощи из соседних домов, а также страшный звериный рык в ту незабываемую ночь почти три недели назад. И зрители и судьи знали, что где-то в окрестностях Полиньи бродят оборотни, и сейчас в зале суда не было человека, который бы не дрожал от страха и ненависти.

Мишель де Нотрдам перегнулся через перила, чтобы лучше рассмотреть Жана Буа, монаха-доминиканца, главу инквизиционного суда Безансона, который только что вошел в зал из боковой двери. Его сопровождали два других монаха с внушительного вида фолиантами, содержащими свод законов. В зале мгновенно воцарилась полная тишина, когда он торжественным тоном произнес:

— Я открываю это судебное разбирательство во имя Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа. Всемогущий Господь, свидетельствуй о праведности слуг твоих и даруй твоим судьям мудрость во исполнение воли твоей.

Совершив церемонию открытия. Буа сел в большое деревянное кресло и обратился к стражнику у боковых дверей:

— Введите заключенных.

Вот тогда-то юный Мишель и увидел этих двоих в первый раз. Пять пленников предстали в тот день перед судом, скованные цепями по рукам и ногам. И только спустя некоторое время, после вынесения приговора, после всех последовавших ужасов он по-настоящему оценил значения этого события. Немало лет прошло, прежде чем он начал понимать, что отнюдь не воля монсиньора д'Авиньон, но сама десница Господня привела его в тот день на суд в Полиньи.

Буа жестом приказал заключенным приблизиться.

— Для начала проверим, правильно ли записаны ваши имена, — сказал он.

И в этот момент один из монахов расстелил на скамье свернутый в рулон чистый лист бумаги, а второй обмакнул перо в чернильницу. После этого Буа продолжил:

— Когда я прикажу вам говорить, каждый из вас назовет свое имя, место проживания и возраст. Это понятно?

Трое заключенных с готовностью закивали головами. А двое других — молодой мужчина и девушка — никак не отреагировали. Впрочем этого никто не заметил, за исключением Мишеля де Нотрдам. И с этой минуты он неотрывно следил за этими двумя.