Кленовые тайны

— Кленовый институт — закрытое сообщество. Вовне о нас мало что просачивается, зато внутри слухи распространяются с молниеносной быстротой, — он пожал плечами, — все уже знают, обсуждают, но виду не подают. Парное самоубийство — вполне себе достойный повод для сплетен.

— От кого услышали лично вы? — коррехидору нарочито дружелюбный тон студента не особо понравился.

— Да боги его знают! Не помню уже. Утором кто-то вбежал в аудиторию и рассказал, будто бы на заднем дворе нашли два трупа. Натурально, сперва никто не поверил, посчитали дурацким розыгрышем. Но потом розыгрыш обернулся самой настоящей трагедией. А болтали всякое: кто про гэнроку, кто про случайность. Вроде на звёзды полюбоваться влезли, да упали. Некоторые, из тех, кто особо недолюбливал Кензи, вообще про рок и фатум твердили. Мол, ему и так боги благостей по самые уши отсыпали, вот теперь и пришлось расплатиться.

— Вы три года жили в одной комнате с Ютако Кензи, — Вил с сожалением подумал о времени, что они продолжают впустую растрачивать в этой обители знаний, — что о нём вы можете сообщить в связи с его смертью?

— Не могли бы уточнить, что именно я должен сообщить господам офицерам? — вопросом на вопрос ответил Савара, — вряд ли вам будет интересно узнать был ли погибший знатным неряхой, или храпел ли он по ночам.

— Нам нужно знать, каким он был человеком.

— Понятно. Ютако Кензи был каноническим сынком богатых родителей, который родился с парой-тройкой серебряных ложек во рту. Любимец матушки. Вы наверняка успели побывать в святая-святых на четвёртом этаже и видели весь этот фиолетовый ужас?

Вил кивком подтвердил правильность предположения.

— Этим мы обязаны госпоже Кензи, она не пожалела усилий и обеспечила своему чаду «приемлемые условия существования». Видели бы вы, с каки презрением эта дамочка взирала на мой убогий скарб, пока я освобождал комнату! Но, возвращаясь к Кензи-младшему: наследник шоколадной империи, по сути, был парнем добрым, но до чрезвычайности избалованным и импульсивным. Нельзя не отметить его себялюбие и патологическую потребность в любови и восхищении окружающих. Я склонен приписывать его расточительность в отношении друзей, угощение всех и вся шоколадом своего батюшки попыткам реализовать это своё желание. Он легко давал в долг, забывая кто и сколько ему задолжал. Один ловкач, он выпустился в прошлом году, вообще делал так: демонстративно вытряхивал из кошелька последние деньги (их, как правило, бывало очень и очень немного), вздыхал и обещал расплатиться в следующем месяце. Но по итогу он выпустился, а «следующий месяц» так и не наступил. Как человек, что с пелёнок имеет всё, чего только можно пожелать, по щелчку пальцев, Кензи не умел преодолевать сложности. Впадал в ступор либо лез напролом, свято веря, что прошибёт своим лбом любую стену. Учился ужасно, пересдавал экзамены и зачёты с десятой попытки. Его личный рекордом можно считать начертательную геометрию на третьем курсе. Уж одним богам ведомо, зачем он записался на этот курс, только пересдал он его аж с двенадцатого раза. Рё за каждую попытку, несложно подсчитать, во сколько его родителям обошёлся каприз с этой бесполезной для Кензи наукой.

— Каприз? — удивлённо переспросила Рика, — разве у вас не все предметы обязательны?

— Система обучения в Кленовом институте состоит из двух частей, — охотно объяснил Савара, — базовые предметы у нас самые бесполезные, но обязательные. Это — этикет, артанский и делийский языки, классическая поэзия, а также основы экономики и ведение домашнего хозяйства для девушек. Но вот те курсы, которые могут реально пригодиться человеку, что собирается умом, способностями и усердием выстраивать свой жизненный путь, стоят денег, и немаленьких. Но зато и престиж среди студентов тех, кто записывается на дополнительные курсы, в куда как выше. Наверное, ради популярности и престижа Кнези выбрал начертательную геометрию, что с его уровнем стараний и интеллекта, оказалось более чем смелым поступком.

— Понятно, — сказал коррехидор, — а теперь просветите нас по поводу характера вашего соседа.

— Ютако был добродушным, вспыльчивым, но отходчивым. Мог наговорить много чего, он в выражениях сдерживаться вообще не привык. Потом успокаивался, порой даже извинения просить не брезговал, конфетами угощал.

— Мог он в растрёпанных чувствах с крыши спрыгнуть? — поинтересовалась чародейка, пытающаяся мысленно собрать образ погибшего.

Савара наморщил лоб в раздумье, он не бросился сходу исключать возможность суицида, но опасался и подтвердить предположение.

— Не могу утверждать с полной уверенностью, что Кензи имел подобную склонность, однако и заявлять обратное было бы с моей стороны в высшей степени самонадеянно, — ответил студент, — он был человеком настроения. Знаете, из тех, что в прекрасном расположении духа — милейшие люди, а в минуты чёрной меланхолии — буквально невыносимы. Так что я воздержусь от какого-нибудь определённого вердикта.