Кленовые тайны

— Да, — кивнул коррехидор, — предсмертный стон оленя вкупе с красными листьями клёнов символизируют гэнроку, теснины гор — падение с высоты, а осень — безвозвратную потерю, в случае с Акомацу Кё — утрату возможности даже уйти из жизни вместе с возлюбленной.

— Ну, не знаю, — покачала головой госпожа Докэру, — уж больно мудрёное объяснение. Для блестящего выпускника факультета классической литературы оно уместно, но не для нашего оболтуса, да простят меня боги за мой язык, — он сделала небрежный отвращающий жест, — что отзываюсь о покойном без должного уважения. Мне крайне сомнительно, что Ютако Кензи мог вообще знать о том, кто такой Акомацу, и о подробностях его биографии и втором толковании элегии, в частности.

— Мы в курсе, что он не демонстрировал больших успехов в учёбе и не был прилежным, — сказала Рика, которой надоело оставаться в стороне от обсуждения, — но кто может поручиться, что на лекции преподаватель не рассказал то же самое, что мы с вами только что услышали? Трогательная история, густо замешанная на любви и политике, могла произвести глубокое впечатление и запомниться настолько, что Кензи не поленился записать понравившееся стихотворение на отдельном листе. Или же он готовился к семинарскому занятию по классической литературе. У нас в Академии магии семинарские занятия и научные коллоквиумы широко практиковались по всем предметам.

— Боюсь, я затруднюсь точно вам сказать, что именно рассказывала на своих лекциях госпожа Изу́э, — вздохнула ректор Кленового института, — лучше поговорите с ней самой. И я поняла, Вилли, ты теперь, подобно бульдогу, вцепился в версию о самоубийстве. Мне остаётся лишь надеяться, что версия сия не подтвердится окончательно, и мы возвратимся к тихому, мирному несчастному случаю, приведшему к смерти по неосторожности. Что, несомненно, устроит и мой институт, и Королевскую службу дневной безопасности и ночного покоя.

Занятия у госпожи Изуэ уже закончились, она успела небрежно смахнуть с доски записи, оставив на ней меловые разводы, и теперь копалась в листках с сочинениями, что в изобилии усыпали первый стол в аудитории.

Она удивлённо поглядела поверх очков-половинок на неожиданных гостей, но поспешила спрятать удивление за радушной улыбкой и доброжелательно поинтересовалась, не потерялись ли вошедшие, и что им нужно.

— А я уж было обрадовалась, подумав, что у нас появились новые студенты, — со вздохом проговорила она, когда коррехидор по всем правилам представил себя и чародейку, — какая жалость, что вы — не наше столь желанное пополнение. Так что вам угодно?

Артанский язык и литературу в Кленовом институте преподавала невысокая, плотненькая дама средних лет. Её короткие, искусственно завитые и выкрашенные в баклажановый цвет волосы уже успели отрасти почти на дюйм, поэтому граница между седыми корнями и коричнево-фиолетовыми кончиками бросалась в глаза, как и небрежно подведённые брови. Помада на губах осталась лишь по самому краю, но всё это нимало не смущало жизнерадостную женщину, как и бокал с недопитым чаем на тарелке вместе с половиной пирожка, красовавшиеся прямо на преподавательском столе между развалами из книг и тетрадей.

Вил скосил взгляд на замумифицировавшийся в вазе букет тёмно-бордовых роз (он явно там стоял уже больше месяца, как раз с церемонии начала учебного года) и сжато рассказал о том, что произошло в Астрономической башне и их расследовании.

— Да, да, — энергично воскликнула госпожа Изуэ, — ужасное несчастье для родителей. Хоть они оба в учёбе звёзд с неба не хватали, но какое это имеет значение! Для родителей они всё равно — самые лучшие, самые красивые и самые талантливые. Однако ж, вы меня огорошили. Я ничего не слышала. Точнее, — она свела брови и стало заметно, насколько одна нарисована выше другой, — я обратила внимание, что четвёртый курс сегодня был чем-то основательно взбудоражен. Марк Курису вообще заявился только на вторую половину пары, а он — юноша пунктуальный и аккуратный. Не зря он который год — наш бессменный глава студсовета. К тому же Марк был бледный какой-то, вот я и предположила, что его досадное опоздание связано с нездоровьем, посему отмечать пропуск в журнале не стала. Потом на второй паре вся группа шушукалась и отвлекалась, записки туда-сюда перекидывали, пришлось даже прикрикнуть и линейкой по столу не постучать.

— Вы читаете курс классической артанской поэзии, — спросил Вил.

— Естественно! Целых два семестра на втором и на третьем курсах долбим «Искорки поэзии». Иногда, — она завела глаза, — мне кажется, что мы истёрли этот бессмертный памятник литературы до дыр, а отдельные авторы этой сотни стихов буквально переворачиваются в собственных гробах от мнения наших студентов.

— Вам знакомо сие стихотворение? — Вил показал преподавательнице листок из кармана Кензи.

— Без сомнений, — небрежно кивнула она, — я уже двадцать пятый год преподаю артанскую литературу. У вас в руках один из шести сохранившихся бессмертных шедевров Акомацу Кё.

— Вы рассказывали о нём и его толковании на лекциях в группе, где учился студент Кензи?