Клеопатра

«Клеопатра скучает, — сообщает Вентидий у де Жирарден. — Мир в опасности!» В пьесе Сарду Антоний любуется танцующими девушками, а Клеопатра развлекает себя, обрывая лепестки роз. Другие Клеопатры разгоняют свою скуку не таким бескровным образом. В книге ливанского писателя Халиля Саадеха «Цезарь и Клеопатра», опубликованной в 189В году, Клеопатра проводит ночи, составляя список знатных вельмож, чьей смерти она желает, а дни — любуясь на казни тех, кого уже соблазнила. Клеопатра Готье смотрит, как тигры раздирают гладиаторов. Клеопатра Райдера Хаггарда радуется, отравляя рабов. И пока отрубленные головы катятся по порфировом полам к её ножкам, она на время отвлекается от утомительной и назойливой скуки. Порочная радость при виде страданий, конечно, проистекает из чужеродности Клеопатры, поскольку жестокость — это один из атрибутов Востока, и в особенности азиатских монархов.

Сладострастная жестокость связана с абсолютной властью восточных царей, подобных Клеопатре. Фантазии о жестоких тиранах имеют тонкий сексуальный подтекст. Поэт, ужасающийся при мысли о пытках, использует этот сюжет как обрамляющую рамку для своих собственных мазохистских выдумок: воображаемый деспот — это возбуждающий жестокий любовник или любовница его мечты в причудливом восточном одеянии. Часто отмечавшаяся связь между садомазохизмом и тоталитаризмом выражается в том, что фантазии о Клеопатре-убийце — это не только сексуальный сюжет, но также и исполнение желанной фантазии о подчинении тоталитарной власти.

Клеопатра в пьесе Халиля Саадеха заявляет республиканцу Бруту: «Народ в Риме вбил в свои глупые головы, что мужчины и женщины равны. В жизни не доводилось слышать ничего подобного». Однако «с этим не так уж сложно справиться с помощью виселицы». У этой Клеопатры кожа как жасмин, а губы напоминают лепестки роз, однако Цезарь влюбляется в неё только тогда, когда она начинает угрожать ему кинжалом.

Современному миру, писал Готье, недостаёт «потрясающего спектакля всемогущества». Именно такое действо могла обеспечить Клеопатра, «со своей золотой диадемой и царским пурпуром, ставящая народ на колени». Как Гелиогабал, Сарданапал и другие тираны древности, она возвышается над «тёмной массой людей», подобно титаническому колоссу. Она — образец тёмных массовых фантазий этих людей о власти. «Эти чудовищные фигуры были воплощением в жизни тех призраков, что посещают людей в ночных дрёмах». Поэтому, полагает Готье, подданные терпели эксплуатацию и измывательства тиранов. Суждение его бросает свет на ряд политических явлений XIX века. Европейцы, лишённые из-за распространения демократии всех внешних атрибутов абсолютистской власти, переместили её в воображение и объединили с подходящими эротическими образами. И фантазии об абсолютной сексуальной власти, безусловно, жестоки. «Человек, не подчинённый никаким ограничениям, — писал Жорж Батай, романтик XX века, — нападает на свою жертву с остервенением обезумевшей гончей».

Многие поэты и прозаики постромантизма свободно и осознанно включали в фантазии садомазохистский элемент. «Избитый на улицах Александрии и осмеянный Клеопатрой, — пишет Мишле, — Антоний пребывал наверху блаженства». Как признается один из героев пьесы Жирарден, «любить Клеопатру — это удовольствие, смешанное с тоской, или страх, полный очарования». «Пусть моя любовь будет кораблекрушением», — молит раб, влюблённый в Клеопатру. Суинберн обожает Клеопатру за её бессердечие и холодность — она «пропускает меж пальцев» те чувства, что разбивают сердца обычных смертных.

В его представлении она воплощает в себе «зло и блаженство всего мира». Ему вторит Банвиль, для которого Клеопатра — «счастье и исполнение желаний всех на свете». И даже разрушительные последствия, которые приносит её любовь, несут в себе болезненную сладость. Русский поэт Валерий Яковлевич Брюсов заявлял в 1905 году, что завидует Антонию, который погиб от рук Клеопатры.

Когда вершились судьбы мира
Среди вспененных боем струй, —
Венец и пурпур триумвира
Ты променял на поцелуй.
.........................
Как нимб, любовь, твоё сиянье
Над всеми, кто погиб, любя!
Блажен, кто ведал посмеянье,
И стыд, и гибель — за тебя!

Брюсов считал Антония благословенным, поскольку тот подвергся осмеянию и стыду ради Клеопатры, и молил о том, чтобы и он сам когда-нибудь смог подвергнуться унижению ради женщины.

О, дай мне жребий тот же вынуть
И в час, когда не кончен бой,
Как беглецу, корабль свой кинуть —
Вслед за египетской кормой!