Клеопатра

Клеопатра не годилась на роль властительницы из-за своей расы и ещё более — из-за своего пола. Дион Кассий перечисляет со слов Октавия все презренные и отталкивающие черты египтян — их «чужеродность», их склонность к суевериям, их дерзость, выразившуюся в решимости противостоять римлянам, — всё это идёт по нарастающей, и затем звучит кульминация: «Хуже всего, что они — рабы женщины, а не мужчины!» И здесь отнюдь не в последний раз в истории легенды о Клеопатре сливаются воедино предрассудки расовые и сексуальные. Египтяне, которыми правят царицы, женоподобны. Подчиниться им значило бы — о ужас! — подчиниться женщине. Решимость Рима доминировать над другими народами прямо и непосредственно связана с ощущением своей вирильности: в понятие «мужественность» входит уверенность в том, что мужчина должен повелевать женщиной (и женственными чужаками). Точно так же, как выдуманный Октавием образ Клеопатры отлично укладывался в шаблон расовый, отвечая ожиданиям римлян, так же его формированию способствовали предрассудки сексуальные. Женственность и чужеродность накладываются друг на друга и причудливо переплетаются, ибо и женщины, и чужестранцы — существа низшего порядка. И все пороки, неотделимые от статуса Клеопатры-чужестранки: трусость, двуличие, животное начало, неумение править, — в равной степени присущи Клеопатре-женщине. Когда при Акции её корабль покидает боевые порядки, она действует так, как велит ей её натура женщины и египтянки. Происходит слияние и взаимоусиление двух начал, а в итоге рождается образ «иного существа», наделённого всеми теми пороками и слабостями, которых должен опасаться римлянин — мужчина и воин.

Клеопатра, в соответствии с версией Октавия, была ещё и крайне легкомысленной особой. Единственное, что характеризует её как государственного деятеля, — это жажда экспансии, и она требует от Антония покорения новых и новых стран, причём они интересуют её не как полезное приумножение её царства, а как доказательства его любви и рабской покорности. Увлекая его за собой в Александрию, она хочет, чтобы он принял участие в бесконечной череде празднеств и развлечений, — ничего больше. «Былой интерес Антония к политике угасает», — пишет Аппиан. «Он так порабощён своей страстью и своим пьянством, — соглашается Дион Кассий, — что не думает более ни о врагах, ни о союзниках». Дворец Клеопатры — это волшебная страна Кокань, населённая поварами, льстецами и парикмахерами, где думают только о развлечениях и удовольствиях, где царица и её любовники играют в кости, пируют, пьют, охотятся. Политическая деятельность сводится к смене одних чудовищно пышных и великолепных нарядов на другие. Союзники — это собутыльники. Даже когда Рим нависает над нею всей своей мощью, Клеопатра продолжает думать лишь о пирах — так, по крайней мере, гласит легенда. За год до битвы при Акции на острове Самос она устраивает многодневное, невиданное по размаху празднество: подвластные ей цари стремятся превзойти друг друга щедростью даров, и, как пишет Плутарх, «чуть ли не вся вселенная [в ожидании войны] гудела от стонов и рыданий, а в это самое время один-единственный остров много дней подряд оглашался звуками флейт и кифар, театры были полны зрителей, и хоры усердно боролись за первенство». В дальнейшем мы увидим, что эти празднества могут быть истолкованы и по-другому, но в версии Октавия они должны выявить и подчеркнуть чисто женскую беспечность и неосновательность Клеопатры. Даже после поражения тяга к праздному времяпрепровождению и удовольствиям не покидает её. Вернувшись в Александрию, они с Антонием вновь устраивают пиршества, решив вместе с друзьями «заколдовать течение дней, превратив их в одну бесконечную череду празднеств».

Да и можно ли ждать от женщины иного поведения?! А поскольку известно, что у женщины по определению «утлый разум», то есть что они, попросту говоря, глуповаты, мужчина обязан направлять и защищать их и повелевать ими. Если же он этого не делает, если он позволяет женщине властвовать над собой, как это сделали египтяне, признав Клеопатру царицей, он тотчас пятнает себя бесчестьем и подвергается ужасному риску — вовсе лишиться своей мужественности.