Клеопатра

Клеопатра, с ранних лет привыкшая бояться, что Рим поработит ее страну, теперь наблюдала, как он разрушает сам себя. Тот год выдался нудным, сырым, пасмурным, солнце почти не показывалось, «лишь изредка посылая сквозь тучи свои слабые тусклые лучи» (скорее всего, виновником мрачной погоды был сицилийский вулкан Этна, однако римляне склонны были видеть в ненастьях дурные предзнаменования). Царица спешила оставить несчастья за морем. Вероятно, ее флотилия вышла из Путеол, обогнула итальянский берег, прошла негостеприимный Мессинский пролив и к апрелю была в открытом море. Дул попутный ветер. Плыть на юг было несравнимо легче; толковый и решительный капитан вполне мог уложиться в пару недель. Вскоре мрак и холод Европы сменился африканской жарой. В солнечной Александрии Клеопатру ждали государственные дела и торжественные приемы, ритуалы и церемонии. В Рим она больше не вернулась, хотя продолжала внимательно следить за тем, что там творится. Правительница вела свою игру чрезвычайно умно и осторожно, не в пример другим Птолемеям, и не ее вина, что правила все время менялись. Один мудрец сказал: «У кого найдутся слова, чтобы выразить изумление, в которое повергают нас капризы судьбы и странности человека?» Клеопатре было двадцать шесть лет.

Возвращение домой тех, кто чудом спасся из затопленного кровью города, могло бы стать превосходным сюжетом для оперы. Ни один либреттист до сих пор не проявил к нему интереса, потому, вероятно, что оно никем не описано. Женщина, способная переломить ход римской истории, перестала интересовать его летописцев, как только рядом с ней не стало великого римлянина. Некому было поведать о том, как вдали показались красные крыши Александрии, как сверкнул огонь маяка, как корабль, миновав гигантские статуи предшественниц Клеопатры и каменные волнорезы, вошел в тихую, отлично оснащенную гавань. Во время визитов иностранных правителей египетский флот обыкновенно выходил им навстречу; вероятно, так произошло и на этот раз. Отправляясь в путь и отдавая оставшимся в Александрии приближенным последние распоряжения, Клеопатра даже помыслить не могла о том, как все обернется. У царицы было несколько недель, чтобы прийти в себя и обдумать случившееся. Даже если боль утраты оказалась не слишком острой, ей в пору было тревожиться о собственном будущем. Не имея в Риме ни единого союзника, она, по сути, вмешалась в чужую игру, кровавую и опасную. Ее главным козырем был Цезарион, единственный сын Цезаря. Младенец мог возвысить свою мать, а мог и погубить. Клеопатра была в опасности, едва ли не большей, чем в сорок восьмом году, когда она впервые оказалась между двумя смертельными врагами.

Нам неизвестно, о чем думала царица. Если верить Плутарху, Клеопатра по-прежнему была властной, самоуверенной и коварной. В будущем она не раз справится с невыполнимой миссией. И теперь, сходя на родной берег – полноправная владычица, вернувшаяся к любящим подданным, – она должна была торжествовать[34]. Клеопатра вырвалась из варварского Рима, пережила и жестокую качку на море, и кровавый мятеж в чужой стране, возвратилась в город, где уважали царскую власть, а ее саму почитали как богиню, равную самой Венере, в город, где никому не пришло бы в голову обвинить свою правительницу в высокомерии, где никто не требовал запретить позолоченные кресла и не падал в обморок при виде ее диадемы. Это был ее мир, благоустроенный и цивилизованный. В Египте было лето, пора важных церемоний. Даже местные праздники здесь не похожи на римские. Люди собирались на берегу Нила, пели, плясали и веселились. В эти дни царица, должно быть, не раз припомнила греческую поговорку: «В гостях хорошо, а дома лучше». «Александрия – заявил в свое время Цицерон, – дом разврата и лжи».