Клеопатра

Антоний воспринимал претензии Клеопатры на родство с богами как нечто вполне естественное. По дороге в Фарсал его славили – и царица об этом знала – как нового Диониса. Он, согласно легенде, когда-то с триумфом прошел по всей Азии. Бог безудержного веселья и покровитель виноделия по-своему роднил египтянку и римлянина: Птолемеи вели свой род от младшего из олимпийцев и были истовыми почитателями его таинственного культа. Отец Клеопатры добавил к списку своих титулов имя «Новый Дионис», перешедшее по наследству к ее брату. К царскому дворцу в Александрии примыкал театр Диониса; в сорок восьмом году Цезарь устроил в нем свой штаб. Что же касается Марка Антония, то ему следовало лишний раз подумать, прежде чем причислить себя к потомкам греческого бога. Необычайно популярный в народе, Дионис был причислен к сонму олимпийских богов совсем недавно и оставался в нем чужаком. Добрейший из олимпийцев, жизнерадостный златокудрый юноша был чересчур изнеженным и слишком уж восточным. Один из предков Клеопатры сослался на родство с Дионисом, оправдываясь за бегство с поля боя. Но хуже всего было то, что бог виноделия притуплял мужской ум, а женщин наделял сверхъестественной силой. Стань героем битвы при Филиппах не Антоний, а Октавиан, появление Клеопатры пришлось бы совсем некстати. Царица знала слишком много языков.

Окрестности Фарсала могли бы служить превосходной декорацией для любой пьесы: поросшие лесами скалистые горы и пестрящие цветами луга. Политическая и культурная столица Киликии была, по выражению величайшего из ее сынов апостола Павла, «не просто городом». Фарсал славился философскими и ораторскими школами, банями и фонтанами, замечательной библиотекой. Город стоял на берегу холодной бирюзовой реки, удивительно чистой и прозрачной, особенно в сравнении с мутным Нилом. Войдя в Фарсал, Александр Македонский первым делом сбросил доспехи, чтобы смыть пыль и пот в ледяных водах Синда (правда, в шатер царя принесли почти бездыханным. Он пришел в себя лишь через три дня). Небо даровало городу плодородную землю и отличные виноградники. Только здесь два божества, старое и новое, могли жить в мире и согласии. Горожане любили веселиться и были жадными до зрелищ; в Фарсале можно было без труда накупить цветов на целый талант, а это означало, что в новоиспеченной римской провинции сохранялись греческие порядки. Угодив в ту же ловушку, в которую некогда попала Клеопатра, фарсяне искренне приветствовали Кассия и Долабеллу и были жестоко обмануты обоими. Кассий опустошил город, разграбил храмы, угнал в рабство женщин, детей и даже стариков. Оставшись без цветов и праздников, жители Фарсала переметнулись к врагам Кассия. Антоний вернул город к жизни.

Клеопатра пробыла в Фарсале всего пару недель, но этого оказалось вполне достаточно. Антоний пропал раз и навсегда[40]. Плутарх спешит первым поведать о киликийском триумфе царицы. «Бесхитростная кокетка», представшая перед Цезарем в сорок восьмом году, к лету сорок первого превратилась в искушенную красавицу, прошедшую экстремальную школу обольщения, с неотразимой внешностью, нежным голосом, обворожительными манерами. У Антония не было ни единого шанса. Полное поражение римлянина признает и хладнокровный Аппиан. «Едва увидев ее, Антоний, уже достигший сорокалетия [sic], влюбился, словно отрок», – удивляется историк. Легенда в очередной раз оттесняет историю. Сквозь заросли роз трудно пробиться к грубой правде, особенно если речь идет о политике. Мы знаем о завоевании Марка Антония больше, чем о покорении Цезаря лишь потому, что летописцы охотно говорят об одном событии и обходят молчанием другое. Антоний оказался слабее Цезаря, а чары Клеопатры с годами сделались сильнее. В сорок первом году она играла не только для другой публики, но и с другим хором.