Судя по всему, Марк Антоний был непростым гостем и обходился хозяевам недешево. Смолоду он брал музыкантов, актеров и танцовщиц даже в военные походы. Захваченный дом Помпея он – если верить Цицерону – превратил в настоящий дворец развлечений с шутами, жонглерами, акробатами и морем выпивки. Клеопатра выбивалась из сил, чтобы соответствовать его взыскательным вкусам. «Тем, чьи натуры несхожи и устремления разнятся, нелегко достичь гармонии», – заметил Цицерон. Несходство натур Антония и Клеопатры бросалось в глаза. Царица старалась угодить гостю, не оставляя его на минуту и совершенно забросив важные государственные дела. Римлянин смог оценить золотые храмы, многочисленные гимнасии, диспуты философов, но остался равнодушным к египетской мудрости, не проявил интереса ни к сельскому хозяйству, ни к культуре, ни к научным достижениям цивилизации, заметно обогнавшей его собственную. Разумеется, он не был бы уроженцем своего города, если бы не посетил могилу Александра. Не обошлось и без охоты в пустыне. Клеопатра вполне могла его сопровождать: есть свидетельства, что она хорошо ездила верхом и поощряла скачки. У нас нет сведений о том, выбирался ли Марк Антоний за пределы Нижнего Египта. Он ведь не был Юлием Цезарем. Вид стройных колонн, статуй красавцев-сфинксов, широких улиц, названных в честь предков его возлюбленной, и белых известняковых фасадов не рождал в его сердце благоговейного трепета, а наоборот, побуждал к новым развлечениям. Клеопатра всегда была рядом, готовая разделить со своим другом «и серьезную беседу, и часы безудержного веселья». Часы превращались в дни, дни перетекали в ночи, чтобы гость мог отдать должное прогулкам под луной, изобильным пикникам и тайным свиданиям с переодеваниями. Один раз он принял участие в расстройстве свадьбы. Клеопатра ни на миг не оставляла возлюбленного. Такова была ее политика. Египетское царство стоило ночных эскапад. «Она играла с ним в кости, пила, охотилась, смотрела, как он упражняется с мечом, – рассказывает Плутарх. – Когда, задумав очередную проделку, он посреди ночи стучался в дверь какого-нибудь почтенного горожанина, она была рядом, переодетая служанкой». Антоний любил неузнанным бродить по городу, чтобы под утро, покинув место преступления – нередко бегом, – весьма довольным собой вернуться во дворец.
Александрия приняла выходки Антония благосклонно. Блистательный, беззаботный город и веселый прожигатель жизни пришлись друг другу по душе. Для римлянина не было большей радости, чем рассмешить женщину. В юности, обучаясь за границей риторике и военному делу, он приобщился ко всему греческому. Антоний умел изъясняться в витиеватом восточном стиле, патетическом и поэтическом. Его младший современник корил александрийцев за легкомыслие, разя их чеканными словами: «Вы безрассудны и беспечны, вечно идете на поводу у своих желаний, тратите жизни на смех и удовольствия». Антоний, не упускавший случая пошататься по улицам в обществе бродячих музыкантов, не видел в этом ничего плохого.
Славное прошлое имелось и у Антония. Когда он был совсем молодым командиром, разгневанный отец Клеопатры приказал предать смерти дезертиров из его отряда. Антоний вступился за своих солдат. Чуть позже он против воли Авлета похоронил мужа Береники с царскими почестями. Добрые дела не забываются. Александрийцы приняли римлянина с распростертыми объятиями и охотно играли с ним в переодевания, хотя прекрасно понимали, с кем имеют дело. Вслед за своей царицей они полюбили гостя за «легкий нрав» и готовы были идти с ним в огонь и воду. Горожанам нравилось, что Антоний «в Риме носит трагическую маску, а для нас меняет ее на комическую». Народ, всего семь лет назад встречавший Цезаря с пращами и пиками, без боя сдался его самопровозглашенному наследнику. Грекам нечасто приходилось встречать римлянина, который – в отличие от большинства своих соотечественников – не глядел на них свысока. Антоний предпочитал греческое платье римской тоге и любил носить белые кожаные сандалии, как у местных жрецов. Он разительно отличался от полководца в красном плаще, воспоминания о котором еще жили в Александрии. В Египте Цезарь чувствовал себя Александром Македонским – любой из римлян, очутившись на Востоке, невольно призывал тень Александра, – Антоний знал, что его сравнивают с самим Цезарем.