Клеопатра

Клеопатра наблюдала, как римская партия росла, перестраивалась, набирала силу. Четыреста римских сенаторов представляли собой ядро этой партии, состоящей из неудачливых консуляров, политиканов, честолюбцев, тайных приверженцев Октавиана. Это было средоточие интриг, оппозиция царице, и к тому же — что всего серьезней — все они входили существенным элементом в окружение Антония.

По мере того как война приближалась и принятые решения становились уже необратимыми, маски спадали, иллюзии развеивались, фальшь обнажалась. Речь шла о чисто римских делах, о сведении счетов между римлянами, о кризисе римской политики. Под личиной автократора обнаружился император, под сброшенной хламидой оказалась тога. Все «фараонство» Антония слетело с него во мгновение ока, к тому же он был всего лишь фараон-консорт. Пред миром предстал один из двух властелинов Рима.

Если вдуматься, то роль Клеопатры свелась к функции жены, которая платит, плачет, закатывает сцены по поводу расходов, проверяя счета, выясняя куда идут денежки, отданные на продовольствие, снаряжение, на оснащение флота. Антоний, само собой разумеется, входит в ее положение, но делать ему это с каждым днем все трудней, переносить Клеопатру все тяжелее, Рим становится как бы ближе… Вспоминается, что характер у Октавии мягче, она больше его любит. Толпа приспешников не устает ему нашептывать об этом. Клеопатра — обуза, Октавия — это победа. Ему казалось, что путь к абсолютной власти лежит через Парфянское царство, потом он думал, что через Египет, полагал, что Александрия превратится в столицу мира, что Рим примет его с распростертыми объятиями. Рим и в самом деле готов это сделать, но при условии, что он удалит от себя Клеопатру. Антонию не устают твердить о непопулярности его соперника, молчаливое смущение сената во время чтения его завещания доказывает, что Антонию не стоит опасаться ни за своих детей, ни за Клеопатру при условии, что он подтвердит свою принадлежность Риму.

Что могла противопоставить этому Клеопатра? Стать более дерзкой, менее уживчивой, заставить почувствовать, что это она несет расходы, что это она способствовала созданию гигантской армии, что ей тоже принадлежит слово. Все оборачивается против нее, против женщины-чужестранки, дочери Востока. Она живет от отсрочки до отсрочки, напряжение все нарастает. Клеопатра парализует Антония. А ей хочется одного: пусть все ограничится демонстрацией силы, словами, пусть Антоний к ней возвратится, отказавшись от римских притязаний, поумнев в свои пятьдесят с лишним лет, пусть потратит остаток сил на укрепление их восточной империи, на гарантии для их детей и, наконец, на благополучие их собственной старости.

В те долгие дни ожидания пиршества Антония затягивались все больше, одно празднество сменяло другое, царьки старались изо всех сил. Римская клика без устали интриговала, и Клеопатра не могла, разумеется, не заметить, что существует некий сговор между Октавианом и этими римлянами, утверждающими, что именно она творит из Антония царя. Можно себе представить, как был бы верен Антоний римским обычаям, не будь он супругом царицы. Клеопатре, разумеется, известно, что Цезаря убили за то, что он желал стать восточным царем, но разве не Цезарь восторжествовал над своими врагами и убийцами в лице Антония? Кто сокрушил Брута и Кассия? Кто скажет, что автократор Антоний — не истинный царь? А Октавиан, кто он, в сущности, такой? Но Клеопатра не в состоянии высказать своих мыслей по этому поводу, опровергнуть обвинения, хотя это не более чем уловки римских риторов, политиканов, словесная пыль. Гораздо серьезнее признаки сговора между римлянами из окружения Антония и сторонниками Октавиана.

А как же иначе, если Октавиан отказался от предложения римского сената считать Антония врагом общества и в то же время не поколебался объявить Египту войну, как иностранной державе, с соблюдением всех формальностей? Октавиан ограничился тем, что высказал официально те же доводы, какие Домиций Агенобарб и прочие влиятельные римляне без конца повторяли Антонию. Октавиан лишил Антония всех его полномочий под тем предлогом, что тот передал их царице-чужеземке, и римляне из окружения Антония, неизменно осуждавшие неведение Октавиана, пришли на этот раз к выводу, что Антоний, если он не поведет войну против Рима без Клеопатры, подтвердит тем самым, что сражается с Римом в пользу чужеземной державы, поскольку личным нападкам не подвергался и ничем не затронут.