Клеопатра

Возвращение Гармахиса. — Приветствие Хармионы. — Ответ Клеопатры Квинту Деллию, послу Антония-триумвира.

Наконец я поднялся и, положив себе на колени голову египетской царицы, пытался привести её в чувство. Как прекрасна она была в своей запылённой одежде, с длинными, спустившимися на грудь волосами!

Как убийственно хороша она была, озаряемая бледными лучами месяца, — эта женщина, история красоты и грехов которой переживёт каменные громады пирамид! Тяжёлый обморок смягчил некоторую лживость её лица; на нём сиял теперь божественный отпечаток чудной женской красоты, смягчённой тенями ночи и облагороженной сном, похожим на смерть. Я смотрел на это лицо, и сердце моё рвалось к ней. Казалось, я ещё больше любил её за всю глубину моего падения, за все ужасы, которые мы пережили вместе.

Моё сердце, усталое и истерзанное страхом и сознанием своей виновности, в ней одной жаждало найти покоя — кроме неё, у меня ничего не осталось на свете. Она поклялась, что коронует меня и, обладая сокровищем, мы освободим Египет от врагов, сделав его свободной и сильной страной! Всё пойдёт хорошо. О, если бы я мог знать будущее, если бы мог предвидеть, где и при каких обстоятельствах ещё раз эта прекрасная женская голова будет лежать на моих коленях, бледная и с отпечатком смерти. Ах, если бы я знал это!

Я грел руку Клеопатры в своих руках, потом наклонился и поцеловал её в губы. От моего поцелуя она очнулась, и лёгкая дрожь пробежала по её нежным членам. Красавица устремила на меня свои широко раскрытые глаза.

   — А, это ты! — сказала она. — Я помню, знаю, ты спас меня и увёл из этого ужасного места!

Она обвила мою шею руками и нежно поцеловала.

   —  Пойдём, любовь моя, — сказала она, — пойдём отсюда! Я хочу пить и так страшно устала! Камни жгут мне грудь. Никогда богатство не доставалось с таким трудом! Пойдём, покинем тень и мрак этого страшного места! Посмотри, слабый отблеск зари догорает на крыльях ночи! Как красив он, как приятно смотреть на него! Там, в обителях вечной ночи, я не смела и думать, что снова увижу зарю! О, мне страшно вспомнить лицо мёртвого евнуха и это чудовище на его подбородке! Подумай! Там он остался сидеть навсегда и с этим ужасным существом! Пойдём! Где бы нам найти воды? Я отдала бы целый изумруд за чашку воды!

   —  Это близко, — отвечал я, — у канала, близ храма Горемку. Если кто-нибудь увидит нас, то подумает, что мы пилигримы, заблудившиеся ночью среди могил. Закутайся плотнее, Клеопатра.

Клеопатра закрылась; я посадил её на осла, который оставался под рукой. Мы тихо двигались по равнине, пока не достигли места, где символ бога Горемку[93] в виде могучего сфинкса (греки называют его Гармахис), увенчанный короной Египта, величественно смотрит на страну, устремив взор на восток.

Первый луч восходящего солнца засиял в туманном воздухе и скользнул по губам бога Горемку — это заря послала свой приветственный поцелуй богу света! Яркие лучи собрались, заиграли на блестящих боках двадцати пирамид и, словно бросая вызов жизни, разлились потоком по порталам десяти тысяч гробниц. Песок пустыни превратился в золотую сияющую реку. Солнечный свет прогнал мрак ночи и блестящими искрами рассыпался по зелени полей, по косматым верхушкам пальм. На горизонте проснулся царственный Ра и поднялся во всём своём великолепии. Настал день.

Пройдя храм, посвящённый величию Горемку, выстроенный из гранита и алебастра, мы спустились к берегам канала. Тут напились воды, и эта мутная вода показалась нам слаще самых избранных, тонких вин Александрии. Тут же мы смыли пыль и грязь с рук и лица и почистились. Пока Клеопатра мыла себе шею, склонясь над водой, один из больших изумрудов выскользнул из-под её одежды и упал в канал. По счастью, я нашёл его в прибрежной грязи. Снова посадил я Клеопатру на осла, и медленно мы направились обратно, к берегам Сигора, где нас ждала лодка.

Добравшись до Сигора, мы не встретили никого, кроме нескольких поселян, идущих на работу. Я направил осла обратно в поле, где мы его нашли, потом сели в лодку и разбудили наших спящих людей, приказав им грести.

Про евнуха мы сказали им, что оставили его позади, — и это была правда! Мы поплыли, бережно спрятав наши камни и золотые украшения. Дул противный ветер; больше четырёх дней плыли мы в Александрию. О, какие это были счастливые дни! Сначала Клеопатра, действительно, была молчалива и задумчива, казалось, она потеряла всю свою весёлость в недрах пирамид. Но скоро её дарственный дух проснулся и загорелся в её груди. Она снова стала прежней Клеопатрой. То весела, то задумчива, то нежна, то холодна, царственна или проста — она менялась, как ветер в небесах, — глубокая, прекрасная и загадочная, как эти небеса!