Клеопатра

Он вкладывает в эту речь весь свой темперамент, всю силу убеждения; и людям уже кажется, что они вновь видят перед собой великого политического хищника, который, когда Цезарь отсутствовал, умел на протяжении многих месяцев крепко держать в кулаке Рим, Италию, Галлию; впрочем, и проект, который он сейчас излагает жителям Александрии, есть не что иное, как давешний план покойного диктатора: Антоний хочет основать династическую империю, достаточно прочную, чтобы она могла объединить в одно целое мозаичные разнородные элементы — народы и языки, — которые, занимая пространство от Македонии до Ливии, от Каспийского до Красного моря, от Персии до Нубии, вместе составляют ту подвижную и расплывчатую общность, что с незапамятных времен принято именовать Востоком.

Итак, в этот момент жизни у Антония не было никакой мании величия, не было и акта выражения верноподданнических чувств перед жадной до почестей царицей, находившейся в вассальной зависимости от Рима, как пытался представить дело Октавиан. А была простая, честная предусмотрительность со стороны человека, который достиг рубежа пятидесятилетия и знает, что болезнь или война могут в любой из ближайших годов положить предел его жизни. Была озабоченность отца, который хочет привести свои дела в порядок, прежде чем ответственность за них перейдет к его детям; был также опыт воина, который в ходе своих кампаний сталкивался с самыми разными людьми и теперь пытается найти средство, чтобы надежно объединить их под общим знаменем. Наконец, был долг полководца, который вместе с назначением на должность получил мандат, обязывающий его организовать гигантские территории, переданные под его водительство, так, как он сочтет нужным.

Только вот еще что следует учесть: уже шесть лет Антоний не видел Рима, целых шесть лет он поддерживал связь с этим центром власти только через своих эмиссаров; и три последних года Клеопатра следовала за ним по пятам, не оставляла его почти никогда. Мысли царицы, ее манера поведения, образ жизни и чувства наложили глубокий отпечаток на личность Антония; он сохранил свою свободу выбора, но невольно стал пользоваться методами осуществления власти, характерными для Клеопатры, что было очень неосторожно. Для Антония сейчас имеют значение только масштабность его проекта, возвышенность замысла, его желание осуществить мечту Цезаря, объединив и умиротворив ойкумену, пройдя ее из конца в конец в качестве Бога-Спасителя, восстановив, подобно Дионису, радость первобытных времен. В результате в этом гимнасии, где он по-гречески обращается к грекам и рассказывает им об ойкумене, которую мечтает сделать греческой (ибо за время своих войн и путешествий по Востоку не видел иной основы для единства, кроме греческой культуры), Антоний забывает, что является римлянином и что Волчица в силу самой своей природы с недоверием воспринимает все чужое. Так вот: для того, чтобы этот грандиозный план стал приемлемым для Рима, его следовало бы сузить; и приступать к его выполнению незаметно и постепенно, камуфлируя свои истинные намерения, как делал Цезарь. Или, по крайней мере, нужно было прикрыть суть этого плана метафорическими образами и описательными выражениями, как требуют правила риторики. Но поздно, Антоний уже усвоил, сделал своим образ мыслей Клеопатры: его может удовлетворить лишь то, что обладает подавляющим человека величием, яркой зрелищностью театрального спектакля; свой проект он хочет представить слушателям сразу, во всей его красе, — и, значит, не прикрыв наготу его сути.

Поэтому, даже не пытаясь настроить в свою пользу Октавиана и сенат, он объявляет, что возвращает статус монархии территориям, которые еще накануне считались римскими провинциями. И он не только завещает эти территории своим детям, но (что гораздо хуже) бесстыдно провозглашает: Цезарион является сыном Цезаря и будет царствовать совместно со своей матерью, в соответствии с законами фараонов, над Египтом, Кипром, а также отдельными территориями Галилеи, Ливана и Иудеи; что же касается Клеопатры, то отныне она должна именоваться «царицей царей и матерью детей, которые суть цари».

Подобного титула, на человеческой памяти, не носила ни одна женщина; не обладал им и ни один монарх, кроме разве что персидского владыки…

Потом Антоний называет одно за другим имена своих детей. Птолемей Филадельф, помимо Киликии и финикийского побережья, получает добрую часть Анатолии (до реки Геллеспонт). Маленькой Клеопатре-Луне достаются Крит, Киренаика и Ливия, то есть плацдарм для возможного завоевания Западной Африки. Наконец, старшему из своих сыновей, Александру-Солнцу, Антоний передает все земли, простирающиеся между Арменией и Индом.

Последнее царство — фантом; оно еще не завоевано даже на треть. Однако Антоний представляет эти территории как свои собственные и дарит их шестилетнему мальчику, год назад обрученному с дочерью мидийского царя. Неподеленными остаются только Греция, Македония и половина Анатолии — колыбель семьи Лагидов, колыбель унаследованной Клеопатрой культуры.