Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография

Оригинал или фальшивка, но этот пункт вызывает взрыв, так усердно и любовно подготавливаемый Октавианом. Во время январского переворота он пообещал представить в сенате документальное свидетельство против Антония. Вот оно. Внезапно рассказы об афинских чрезмерностях, о раболепии Антония перед Клеопатрой, все невозможные, непристойные слухи, которым никто особо не верил, стали казаться заслуживающими доверия. В мире, помешанном на риторике, подобие реальности побивает реальность. У Октавиана в распоряжении множество золотых жил. Одни только бесчинства Востока – этой дурманной, неумеренной, нелогичной стихии – чего стоят. Как и его царица, Египет обольстителен и сластолюбив: сегодняшние ассоциации между Востоком и сексом уже в I веке до н. э. имеют «длинную бороду» [46]. А Африка – образец морального упадка. Отсюда недалеко и до превращения Антония с его дарениями в тронувшегося рассудком от чрезмерной власти, распутного восточного деспота: снова эти диадемы и золотые статуи – атрибуты царской власти – нервируют римлян даже больше, чем нервировало само самовластие, более мягкую версию которого они терпели как минимум десять лет. На взгляд Октавиана, Антоний безнадежно испорчен восточным бездельем и неримской роскошью – как, пожалуй, и Цезарь с Александром до него. Октавиан скоро обнаружит, что Египет сокровищами приносит своему покорителю одновременно и блаженство, и смущение. Словно громадный трастовый фонд, он вынуждает человека верить в собственную божественность.

Октавиан выжимает максимум из романа Антония и Клеопатры. Царица дает ему возможность вдохнуть новую жизнь в старую метафору: аллергия на могущественную женщину в Риме сильнее, чем даже на монархию или на порочный Восток. И не важно, действительно ли Клеопатра контролирует Антония – но она однозначно позволяет Октавиану контролировать «информационное пространство». У него в руках целый арсенал гневных тирад Цицерона в адрес Фульвии, этой алчной, безнравственной ведьмы. Усердный, как всегда, Октавиан совершенствует их. После его мастерской обработки египетский роман разрастается до слепой, ничего на своем пути не щадящей страсти. Антоний был словно околдован этой женщиной [47]. Веллей Патеркул, писавший ближе всего по времени к событиям, дает нам официальную версию, очищенную до причины и следствия. «Между тем продолжал разгораться пожар любви к Клеопатре, – говорит историк, упоминая пороки, которым поддался римлянин на Востоке, – и он принял решение начать войну с родиной» [48]. Из-за Клеопатры Антоний не столько развратился, сколько «разжалобился и по-бабьи растрогался» [49]. В редакции Октавиана она деспот, а он раб – эта картинка радикально отличается от той, которую Антоний транслировал еще несколько месяцев назад. И даже признавая некоторую сомнительность разоблачений, все хроникеры поддерживают генеральную линию. В плену любви к Клеопатре Антоний забыл о чести и отдался во власть женщины, не будучи хозяином своему рассудку [50]. Идея настолько стара, что уже почти превратилась в миф, и Октавиан охотно его использует. Антоний провозглашает себя потомком Геркулеса. Октавиан напоминает всем, что Геркулес три года, безоружный и безвольный, был рабом у богатой азиатской царицы Омфалы. Это известный в искусстве сюжет: она отобрала у него львиную шкуру и палицу и стоит, накинув шкуру себе на плечи, а он сидит около нее с прялкой.

К своим разоблачениям Октавиан добавляет креатива. В конце концов, ему нужно объединить голодную страну, обескровленную почти двадцатью годами гражданских войн. К горячим ваннам и москитным сеткам, к золотым аксессуарам и усыпанным драгоценными камнями скипетрам, к «недозволенному блуду и потомству помимо супруги» он добавляет одну зажигательную деталь. Флор пишет, что в качестве платы за наслаждение Клеопатра потребовала Римскую империю [51]. Дион приходит к такому же заключению более извилистым путем: «Она так пленила, так околдовала и его, и всех остальных, кто влиял на него, что задумала править даже над римлянами» [52]. У Клеопатры уже есть Пергамская библиотека. Есть бальзамические сады Ирода. Ходят слухи, что Антоний тащит лучшие произведения искусства из азиатских храмов – в том числе знаменитые колоссы, гигантские статуи Геракла, Афины и Зевса, веками стоявшие на Самосе, – и кладет к ногам египетской царицы [53]. Если он завещал ей свое тело, то есть ли вообще что-то, в чем он может ей – гипотетически – отказать? И чего она не решится попросить?