Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография

Похоже, войска Октавиана не столько озадачены, сколько впечатлены, пишет Плутарх. Антоний и Клеопатра ускользнули от них с третью оставшегося флота и всеми ценностями. Нет сомнений, этот прорыв был заранее подготовлен: иначе на кораблях царицы не имелось бы ценностей и парусов. Время было рассчитано идеально – чтобы воспользоваться благоприятной переменой ветра. К тому же Октавиан знает от Деллия, что планировался прорыв блокады. Римлянин и египтянка не собирались затягивать сражение. Некоторое время назад они уже пытались пробиться через оцепление. И если бы смогли отодвинуть Октавиана подальше в море, то бежали бы в Египет, только за этим они могли предпринять подобную вылазку. В своей речи перед боем (которую вкладывает ему в уста Дион) Октавиан предупреждает своих бойцов именно о таком развитии событий: «Покуда они признают, что мы сильнее, покуда возят победные трофеи на своих кораблях, не дадим им уплыть, но захватим их на месте и заберем все себе» [95]. Второго сентября несколько быстрых либурнов Октавиана – легких и маневренных – несомненно, бросились в погоню.

Уже в открытом море Клеопатра дает Антонию сигнал. Он с двумя друзьями взбирается над пенистыми гребнями волн на «Антонию». Воссоединение это, однако, безрадостное. Антоний не видится и не разговаривает с Клеопатрой, возможно, не столько от злости, сколько от стыда. Что-то пошло совершенно не так. Может быть, по плану люди Антония должны были вместе с ними прорываться и вернуться в Египет, как до этого настаивала Клеопатра – и либо не смогли, либо не захотели. Может быть, они предпочли сражаться с римлянином, чем следовать за иностранкой: в лагере, несомненно, давно уже слышался мятежный шепоток. Может быть, Антоний и Клеопатра планировали этот маневр только на случай необходимости. А может быть, Клеопатра пошла на прорыв преждевременно: наверняка она давно уже мечтала уплыть в Александрию, которую ей, она прекрасно понимала, не суждено было увидеть в случае поражения у берегов Греции. Дион полагает, что Антоний бежал, так как счел (ошибочно) ее рывок капитуляцией [96]. Или все шло как раз по плану, а недочеты этого плана проявились уже постфактум – нам остается лишь гадать, вглядываясь сквозь века в странные решения и туманные описания. В любом случае Антоний не мог просто склонить голову и признать поражение, ведь этот невразумительный бой – не столько схватка, сколько потасовка – продолжался еще какое-то время. Даже Октавиан к концу дня толком не знал, кто победил. Провалился ли план в процессе осуществления или был обречен с самого начала, но упреки из серии «я же говорил(а)» так и висят в соленом морском воздухе. Если верить Плутарху, Антоний задыхался от собственной беспомощности. Не обращая внимания на Клеопатру, «в полном одиночестве он сел на носу и молчал, обхватив голову руками» [97]. И пришел в себя, лишь когда сгустились сумерки и на горизонте показались две галеры Октавиана. Полководец командует развернуть флагман, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. Следует столкновение, из которого «Антония» выходит невредимой, но Клеопатре оно стоит другого флагмана и транспортного судна, нагруженного драгоценной столовой посудой.

Антоний возвращается на нос корабля. Опустив голову, он безучастно смотрит в море, герой битвы при Филиппах, новый Дионис, сброшенный с Олимпа и превратившийся в мрачного здоровенного мужика с поникшими плечами. Путешествие на юг получается невеселым – мешают взаимные обиды и личные потери каждого. На корабле очень тихо. Антоний три дня проводит в одиночестве, «то ли гневаясь на Клеопатру, то ли стыдясь ее». Возможно, этот план – плод отчаяния, однако в какой-то момент он казался разумным. А сейчас Антоний не может отделаться от ощущения, что он предал своих солдат. Они оставались верны ему, когда бежали цари, сенаторы и офицеры. А он бросил их в беде, и сам теперь пребывает в незавидном положении. Пока неизвестно, как закончилась битва при Акции, но он уже понимает, какими будут последствия его шага. Римский военачальник должен смотреть смерти в глаза, сражаться до конца, невзирая ни на что. И он ведь мог пощупать историю руками – в его римском доме на видном месте красуются девяносто бронзовых корабельных таранов, захваченных на море (это трофеи Помпея). Антоний вдруг осознает, от какой славы он отказался навсегда.